— Ты когда-нибудь видела вшей? — насмешливо спросила она чуть попозже, когда Ирина, приподнявшись на локте, глотала из надорванного пакета кефир.
— Успокойся, — сказала Горячева. — Я ничуть не забыла, что ты была в Гватемале, когда там всё началось. Не кичись тем, что побывала в такой передряге. Я бы тоже не сплоховала.
— Я не кичусь, — Раиса пожала плечами. — Но твои философствования здорово напоминают речь на выпускном вечере.
— А что, всё может быть. Может, я примерно так и скажу. Хотя готовиться к речи я точно не буду. Всё будет так: я хлопну рюмашку за кулисами и начну нести всё, о чём буду думать перед этим в течение нескольких дней. У меня это хорошо получается, складно.
— Если ты и хлопнешь рюмашку, то это будет рюмашка кефира, — Раиса захихикала.
Ирка сверкнула в темноте глазищами, сделала подсечку и повалилась на упавшую подругу. Товарищ Эрнандес принялась притворно барахтаться, повизгивая при этом как бы беспомощно. Из-под соседнего ЯКа прилетел шлёпанец и чуть не опрокинул кефир, коротко проскользив по бетонке.
— Мы не даём людям спать, — близко зашептала Горячева, прикладывая палец к губам Раисы. — Цыц!
— Слезай, — сказала та снисходительно.
Украинская ночь, как водится, была тиха и глубока. Кузнечики давно отстрекотались, жаворонки ещё не проснулись. Только в вышине, под сонмами цветных искр, ходили великаны-ветры, и Раиса, улёгшись на спину, чувствовала себя на дне необычайно глубокого колодца, в который опрокидывалась, дышала вся Вселенная, прислушиваясь к биению крошечного человеческого сердца. И это сердце, маленькое, слепое сейчас, как новорождённый котёнок, тыкалось в ладони пространства, пищало как будто «я – человек, я – человек»; или, словно спутник, заключённый в орбиту, посылало колебания еле заметного стука – в надежде, что этот сигнал кому-то будет нужен, хотя бы через множество веков. У Раисы закружилась голова, она ощутила, что теряет границы своего тела.
Это было тем более замечательно, если вспомнить, у кого, вообще-то, имелся самый крепкий на курсе вестибулярный аппарат. И кто не далее как вчера выкидывал в небе сумасшедшие по меркам прошлого фортели, пользуясь управляемым вектором тяги и автоматом ЭДСУ.
— Слушай, у тебя голова кружится? — спросила Ирка.
— Да…
— У меня тоже. Это «Куба Либре».
— Не говори глупости. Мы выпили совсем немного.
— Совсем не нужно было пить. Мне достаточно кефира.
— Я не заставляла тебя пить.
— Мы же подруги, — светло вздохнула Ириска. Их так и называли на курсе: «Ириска и Раиска».
А всё дело в том, что они подружились задолго до училища, и вместе – так получилось само собой – поступили сюда после восьмого класса. Их отцы работали в одной бригаде и как раз готовились к своей первой вахте, учились охотиться за сокровищами Пояса. Это было три года назад, и в воображении четырнадцатилетней Раисы рисовалось тогда грандиозное: как папа со своей бригадой берёт на абордаж здоровенную каменюку, как в бесшумном великолепном космосе падают со всех сторон автобурильщики, а отец курит сигару (в балкере!); в ухе у него, естественно, серьга, а на плече – попугай. И борода, как у барбудос. Все азартно подмигивают друг другу по связи и орут на весь эфир: «Йо-хо-хо! Пятнадцать человек на сундук…» А потом возвращаются с вахты победителями, и отцу вручают Героя Труда прямо в стыковочном шлюзе «Памира».