— Возьмите, пожалуйста, трубку. Телефон позади вас.
— Может быть, звонят вам…
— Конечно.
— Вы же знаете, что я не о том, — упрямо возразила она, но взяла трубку, избегая его взгляда, и заговорила более официальным тоном, чем когда говорила из института, и так быстро, что никакая женщина не успела бы сказать: «Здравствуй, милый!»
— Квартира доктора Реннета… Говорит секретарь доктора Реннета… Да… Да… — Несколько секунд она слушала, утвердительно кивая головой. Я сейчас ему скажу. — Она прикрыла трубку ладонью. — Русские приехали, но они очень устали. Они предпочли бы поехать прямо в отель, поужинать у себя в номере, написать письма и лечь спать. Если вы согласны, то программу можно будет начать завтра с утра.
Он нахмурился, не в силах скрыть разочарование, а потом пожал плечами.
— Конечно, если они так хотят.
Она повторила в трубку его слова и, когда разговор окончился, продолжала стоять, не отнимая руки от телефона.
— Я очень на это рассчитывал, — сказал он медленно. — Только сейчас я понял, как сильно я на это рассчитывал.
— И я тоже, — вздохнула она, не подозревая, что он имеет в виду. — Но что же делать? — Ее лицо стало задумчивым и даже огорченным, а потом она повернулась к нему. — Я допью свой коктейль и поеду.
Ее голос, ее тон, взгляд, поза звали его забыть острое разочарование, и он со смутным удивлением внезапно понял, что теперь весь вечер принадлежит им двоим, что уединение тихого дома принадлежит им двоим — время и место в безмолвии ожидали, чтобы ими воспользовались. Но в следующее мгновение ему стало ясно, что все это ни к чему. Он не влюблен в нее, она не влюблена в него, а между тем оба они не из тех людей, которые при таких обстоятельствах могли бы обойтись без всякой духовной близости — возникнет такая нежность, такое доверие и такая потребность друг в друге, все сильнее укрепляемые привычкой, что, даже не будучи любовью, это чувство станет почти равным ей и окажется почти таким же сладостным в своей полноте, почти таким же болезненным в минуту разрыва. Но все это ни к чему, потому что для этого нет будущего. А она ему слишком нравится, и он не может обречь ее на душевную боль или сделать ее центром все шире расходящихся кругов страдания, которые, возможно, захватят других людей, а через них — и еще других.
— Ну, конечно, допейте коктейль, — сказал он и умолк, потому что слишком о многом ему не хотелось говорить: ни о ее муже, ни о Руфи (он знал, что сейчас, с любопытством оглядываясь по сторонам, она пытается представить себе женщину, которая обставляла эту комнату и сделала эти статуэтки), ни о работе, ни о чем-либо другом, что могло бы заслонить ощущение того, что они остались наедине, а этого было опасно касаться даже мимоходом.