Утром Север проснулся раньше Милы. Он закурил, посмотрел на тихонько спящую рядом жену и улыбнулся, вспоминая вчерашний вечер. Волна теплого чувства, физически ощутимой радости прошла по телу Белова. «Неужели все позади? — думал Север. — Неужели мы одолели этот кошмар, преследовавший нас все последние годы? Неужели Милка вылечилась?»
…Вчера, когда Север вернулся домой, ему было так плохо, так тяжело на душе, что он не удержался: рассказал Миле всю историю со «зверофермой». Белов чувствовал просто неудержимую потребность выговориться, поделиться своей болью с единственным близким ему человеком — женой. И стоило ему выпить водки, как слова сами неудержимо полились из него. Север говорил и говорил об этих несчастных девчонках, готовых лучше умереть на забугорной панели, чем снова голодать, бродяжничать, переносить изнасилования, побои… И Милка, выслушав мужа, была так счастлива, что он выручил бедолажных бомжих, что он поступил, как прежний Север — мужчина и рыцарь, а не бандит и фашист…
Потом они легли в постель. И на этот раз Север не насиловал жену, а любил по-настоящему — нежно и страстно. Однако он не отметил в ее глазах нимфоманскую муть, в движениях — грубую животную похоть, а в стонах — полное упоение собственной жертвенностью. И когда Мила кончила, Север понял: она сегодня освободилась от мучительного, болезненного желания, несмотря на то что муж не был жесток с ней, не унижал ее и не изображал из себя подонка, живое воплощение мирового зла…
«Неужели все позади? — думал Север. — Неужели я опять могу быть с нею самим собой, не играть роль отмороженного мерзавца, превосходящего по крутости всех известных ей бандитов? И ее больше не потянет в грязь? И проклятая болезнь больше не заставит ее трахаться разом с тремя-четырьмя настоящими подонками? Неужели ее нимфомания замкнулась, наконец, на мне? Неужели я добился своего и мы с Милкой теперь свободны? Господи, какое это было бы счастье!»
Он придавил сигарету в пепельнице, закурил новую. Опять посмотрел на Милу. Девушка спала, умиротворенно улыбаясь. И вдруг печально знакомая похотливая гримаска на миг исказила ее лицо. Север вздрогнул.
«А что, если прошедшая ночь — просто счастливое исключение? — подумал он. — Что, если, вернув себе прежнее духовное обличье, я и Милке верну ее прежние муки, ее нимфоманию? Я ведь этого не вынесу… Это ведь будет необратимо! Потому что я уже никогда не смогу предстать перед нею в виде монстра! Второй раз она не купится, не поверит мне! И тогда останется только убить ее и себя! Другого выхода не будет!»