Мне хотелось спросить, что пошло не так. Как это случилось? Но для вопросов не было времени. Прямо сейчас нам необходимо было принять решения. Решения, которые не приведут к гибели кого-то из наших людей.
Монтегю пытался сохранять спокойствие:
— Гермес, я помог тебе собрать качели для детишек. Помнишь?
Протокол подразумевал оказание помощи человеку под чарами, чтобы он мог вспомнить себя. Считалось, что он все еще где-то здесь и пытается освободиться. В принципе неплохая идея.
— Почему ты подстрелил эту женщину, Монти? — спросил, судя по голосу, не на шутку удивленный Гермес.
— Она вампир, — ответил Монтегю, стараясь произносить все медленно и спокойно. Кричать уже не было смысла, нам надо было погасить конфликт.
— Нет, ты ошибаешься. Она человек, и ты в нее выстрелил. — Он сказал это, словно сомневаясь, что все в порядке. Гермес понимал, что здесь что-то не так: может его сознание все еще где-то поблизости?
— Гермес, ты меня знаешь, ты знаешь всех нас, мы бы никогда не открыли огонь по невинной женщине.
— Нет, — медленно ответил Гермес, — не открыли бы.
Она причитала, прячась за ним:
— Пожалуйста, не дайте им меня убить! Пожалуйста!
— Вы, может, и нет, но кто-то ведь в нее стрелял, — заметил Гермес, и его плечи дернулись едва заметно. — Его я не знаю. — Он указал на Брайса.
— Это он в меня выстрелил, — проскулила женщина дрожащим голосом, в котором слышались слезы.
Ствол винтовки Брайса дрогнул, и я услышала, как он сказал:
— Прошу прощения… — И тут запылали освященные предметы. Она использовала свой голос, и это была другая вампирская сила. Попытка зачаровать взглядом не всегда заставляла освященные предметы светиться, за исключением того, на кого было направлено воздействие, но голос, голос с дурными намерениями, это делал со всеми.
Оружие Брайса вернулось на место, твердо нацеленное вперед, но целиться нам было особо некуда. Никто из нас не выстрелил бы в Гермеса, а попасть в вампира, прячущегося за ним, возможности ни у кого не было. Дерьмо.
Мой крест тоже вспыхнул бело-голубым пламенем, святой огонь никогда не жег, до тех пор, пока не касался вампирской плоти, но он был очень ярок. Я была рада, что в комнате светло, иначе этот свет мешал бы стрелять, но теперь он немного рассеивался в общем освещении, и я могла смотреть через него, правда, единственное, что мне действительно было видно — это Гермес.
От него не исходило никакого священного сияния. Она уговорила его снять с себя святыни, или сорвала их с него, прежде чем начать трахать его мозги. Если бы на нем все еще было что-то надето, у нее не было бы возможности им манипулировать, если он верующий. А может, Гермес на миг усомнился? Позже я смогу побеспокоиться и о его кризисе веры.