А вот взяли б их с собою на болото, глядишь, и не пришлось бы Мечеславу по топи лазить, мимолетно подумалось сыну вождя. Хотя… как знать. Это Руда с сородичами на болоте подмога, а этих кабысдохов как бы самих из трясины вытаскивать бы не пришлось. Да и новую тропку, близко подобравшуюся к знакомым, разведать всяко не во вред.
В бане уже пылала печь-каменка, дым стлался под крышей, сажа пробовала на вкус молодые, не успевшие изнутри почернеть стены. В узеньком предбаннике, в который заволокли Мечеслав с Бажерой кузнеца, сразу стало тесно.
– Иди домой, ставь горшок на огонь, – сурово распорядился Бажера, повернувшись к стоящему в дверях предбанника брату. – Молока вскипятишь. Как вскипит, отсыпь туда ложку трав из туеска, где мета – три тна под сохой[8]. И меду туда брось, он в третьем справа туеске под лавкой должен быть, коли не сожрали ещё.
– Да кто сожрёт-то?! – захлопал глазами малец. – Мыши, что ли?
– Ага, – подтвердил Бажера своим все ещё высоким и сиплым голосом. – Мыши. Есть тут одна мышь – здоровенная такая, наглая и вороватая. Живко зовут. Перемешаешь с медом, с огня снимешь и оставишь настаиваться под крышкою. Всё понял?
– Понял, – буркнул надувшийся на «наглую и вороватую мышь» меньшой братец.
– Тогда чего тут торчишь? Иди. Мы после придём, если понадобишься, кликнем. И это, одежку сухую поищи, а эту под крышу, сушиться.
Живко медленно вытаращил глаза, переводя их с Бажеры на Мечеслава и обратно.
– А ты… а вы с ним… то есть… значит…
Глаза Бажеры вдруг стали бешеными.
– Пошёл. Вон, – отчеканил он, толкнул младшего узкой длиннопалой ладошкой в грудь – Живко едва не плюхнулся навзничь в лужу через подвернувшегося как раз под колени любопытного мохнатого пса – и захлопнул за ним дверь.
Мечеслав тем временем содрал с кузнеца безрукавку, пояс со всеми подвесками, рубаху. Кузнец всхрапывал, открывал бессмысленные глаза, что-то бормотал, порывался встать. Как раз подоспел на помощь Бажера, вместе они стянули с кузнеца хлюпающие пошевни, насквозь сырые обмотки, мокрые порты. Бажера, кусая губу, шептал успокаивающее, гладил отца по плечам тонкими пальцами, с всхлипом прижался лбом к горячему виску.
Лучше б было занести кузнеца в жар одетым – тяжелей носить голое тело, – но в бане тоже жил свой Бог, и его было не след гневить, а одетым гостям он не радовался.
Раздевши кузнеца, принялись за одежду сами. Пока Бажера избавлялся от обуви и безрукавки и вылезал из штанов, открыв длинные безволосые ноги, Мечеслав успел уже раздеться донага и только досадовал, что в бане нельзя торопить друг дружку.