– Как? – не поняла девушка.
– Ну… в мужском.
– А… так у нас многие девки так ходят, где я росла…
Узнать, где выросла Бажера, у Мечеслава не вышло. Девушка даже имени родного городка на берегу Оки не помнила. Знала только – это был город. Единственный город, который она знала. На берегу был даже небольшой торжок, там же между ярмарками собирались иной раз обсудить общие дела – впрочем, и об этом она больше знала по рассказам старух, с тех пор, как вятичи подались под каганову руку и в городке водворился посадничий мытарь с десятком наемников, сходки на торжке мало не сошли на нет. Мытарь и его люди смотрели на них хмуровато. Нет, не мешали и не перечили – обещал же пятнадцать лет назад хазарский вельможа, что в дела вятичей хазары вступаться не станут, ограничиваясь сбором податей. Но вести разговоры о жизни при неизменно возникавшей на торжке тройке наемников в полном вооружении мало кому хотелось, и сходы угасли сами. Дороги, которой вдовый кузнец с детьми шли сюда два года назад, тоже толком не запомнила – вроде леса были, и реки поменьше Оки, и совсем уж ручейки. Были села, в которых давали переночевать, поесть и попить, однако без слов было ясно, что уходу беглецов от хазарской власти порадуются тут больше, чем их появлению. Потом стали принимать радушнее, даже намекали, что кузнец лишним не будет. Но Зычко всё еще не насытился вёрстами, отделявшими его от мытаря с посадником, и, отдохнув и поев, поднимался в дорогу, словно не замечая жалобных взглядов дочери и совсем еще малого тогда сына.
Названия сёл Бажера не помнила – да и вряд ли слышала.
– У нас так многие девки ходят, – повторила она. – Чтоб наёмники не заглядывались. Только… не всегда помогает.
Мечеслав повернул голову, вопросительно взглянул на девушку.
– Там иным всё едино, девка или малец. А есть, кому мальцы больше нравятся, – тихо и ровно сказала по-прежнему глядевшая в тень Бажера.
Мечеслав сперва не понял. А понявши, не поверил своим ушам. То есть… то есть он слышал о срамных повадках коганых племен от старших воинов, и… и верил, конечно – как не верить! И всё-таки не ждал услышать об этом от того, кто видел. Кто жил рядом с когаными. От такого не то что щекам, глазам в глазницах становилось жарко, голова пухла надутым звонким пузырём.
– Ты… видела? – Вопрос сорвался с языка раньше, чем он полностью понял, кого и о чём спросил – и пожалел, что не поперхнулся, выговаривая.
Бажера вздохнула – в свете печи видно было, как поднялись и опали под тонкой девичьей кожей ребра. И стала рассказывать.
Первую весть о беде подал бабий вой. Мальчишку, двенадцатилетнего Ракшу, сына Ждана Половодья, нашли в клети, висящим на собственном гашнике. У Ждана было пятеро сыновей, Ракша – средний. Не старший, надежда отца. Не младший, утешение матери. Наткнись хлопец в лесу на медведя, не сумей вынырнуть из омута, свались неудачно с лошади, сляг и не встань под жаркими ласками лихоманки-веснухи – Половодье с женой погоревали бы да утешились – Боги дали, Боги и взяли, Их воля. Но не сейчас. Люто и страшно было оттого, что начинавший ещё только жить юнец наложил на себя руки в родном своём дворе.