– Этот человек говорит, что речь идет об очень серьезных вещах… Дело касается покойной маркизы, вашей матушки… Откладывать нельзя…
– Еду! – воскликнул Жан-Луи, снова вскочил в седло и помчался к деревне. Там он вошел в указанный ему дом.
Вышел он оттуда довольно скоро страшно бледным и постаревшим на десять лет. Умирающий оказался одним из тех людей, которые держали Глорианду, пока хирург вскрывал ей вены. Его мучило запоздалое раскаяние. Он хотел умереть с чистой совестью, а для этого надо было получить прощение из уст молодого господина.
Жан-Луи простил старика. Простил и от имени своей матери, но он вышел за порог жалкого домишки другим человеком. Все восхищение, которое он до тех пор испытывал по отношению к отцу, все преклонение перед этим отважным воином испарилось, превратившись в жгучую ненависть. Жажда мести терзала отныне его сердце. Той же ночью он верхом отправился в Париж. Оказавшись наедине с внезапно явившимся сыном, Луи д'Арпажон сразу же понял, что отныне имеет дело со смертельным врагом. Жан-Луи в бешенстве бросил ему в лицо обвинение, гнев, смешанный со страшным презрением. Пришедший в не меньшее бешенство герцог в ответ назвал его ублюдком!
– Ну, и к чему мы пришли? – вздохнул Луи д'Арпажон, погружаясь в глубокое кресло. – Сын ненавидит меня, и кто его знает, сын ли он мне на самом деле. Тем не менее он носит мою фамилию…
На лице человека, сидевшего в этот осенний вечер напротив герцога, по другую сторону очага, появилось выражение глубокой жалости. Человек этот славился своими талантами, едким остроумием и огромным носом. После тяжелого ранения, полученного при осаде Арраса, Сирано де Бержерак занимался литературной деятельностью и стал постоянным сотрапезником д'Арпажона, больше того – его другом. Только ему одному Луи д'Арпажон, которому в нынешнем 1655 году уже исполнилось шестьдесят шесть лет, решился поведать о том, какая тяжесть лежит у него на сердце. Герцог не скрыл от поэта ни единой подробности трагедии. Сирано был потрясен столь жестоким преступлением. Но он не мог не пожалеть герцога, потому что понимал: вот уже двадцать лет этот человек с железным сердцем испытывает тяжкие угрызения совести и не знает покоя.
Поэт тихонько прошептал:
– Ненависть – самый опасный из ядов, сударь. Она подобна сорной траве, заглушающей в саду все цветы. Почему бы не попытаться восстановить мир между вами и вашим сыном?
– Моим сыном? – усмехнулся старый герцог. – Вы забываете о том, что и в этом у меня нет уверенности!
– А зачем прислушиваться к голосам злых людей? Мало ли на свете клеветы, вероломства!