Мертвая бледность покрыла лицо Виолетты; она в первый раз в жизни испытывала всю горечь оскорбления.
— Чем же я обманула ваше доверие ко мне? — спросила она гордо и спокойно.
— Ах, мисс Вестфорд, — возразила вдова, поднеся платок к своим глазам, — это чрезвычайно печальная история. Против вас самой я по-настоящему ничего не имею, кроме только того, что вы скрыли от меня всю правду.
— Я скрыла от вас правду, мистрисс? — воскликнула Виолетта. — Какую правду?
— Вы обманным путем вступили в мой дом. Вы скрыли от меня все прошлое вашей несчастной матери.
— Прошлое моей матери? Что же могла сказать про нее иное, как то, что она лучшая и нежнейшая мать, которую я люблю больше жизни?
— Несчастная дочь, разве вы не знаете поведения вашей матери до ее вступления в брак с вашим отцом?
— Мистрисс, что могу я знать о матери своей? И кто осмелился бросить хотя бы тень подозрения на нее?
— Человек, который, к несчастью, слишком хорошо ее знает, — ответила мистрисс Тревор. — Бедное дитя, я почти начинаю верить вам, что вы не знаете истины; но имя вашей матери должно бы быть вам известно?
Яркий румянец покрыл лицо Виолетты, и какое-то чувство испуга овладело ею. Она не знала прежнего имени матери, никогда не говорившей о своем прошлом. Таинственная завеса лежала, казалось, на этом периоде ее жизни; но детская привязанность рассеивала всякие подозрения.
— С этой минуты я отказываюсь от всех занятий в вашем доме, мистрисс Тревор, — сказала молодая девушка с негодованием. — Кто бы ни был тот человек, который осмелился оклеветать мою мать, я объявляю его самым фальшивым и низким существом.
— Особа, которая рассказала мне печальную историю вашей матери, занимает слишком высокое положение в обществе, чтобы снизойти до клеветы. Она рассказала мне факты, которые, я надеялась, вы будете в состоянии оправдать — но вы этого не можете. Вы даже не можете назвать имени вашей матери. Но я его знаю, мисс Вестфорд! Ваша мать — урожденная Понсонби, и отец ее, сэр Джон Понсонби, сердце которого не перенесло позора дочери, выгнал ее из дому.
— В чем же состоял этот позор, мистрисс Тревор? — спросила Виолетта. — Я имею право узнать всю историю вымышленных низостей, которую мог рассказать вам какой-то жалкий клеветник про чистейшую из всех женщин.
— Нет, дитя мое! — возразила мистрисс Тревор с мнимым участием. — Я и так уже сказала более чем достаточно. Я жалею о вашем несчастье, ибо нет больше несчастия, чем быть дочерью падшей женщины. Но я сама мать и должна заботиться о своих дочерях и потому не могу допустить, чтобы вы продолжали посещать мой дом.