– Я тебе картошку спас, – сказал Четкин, – она чуть не сгорела. Я воду слил, а кастрюлю под подушку спрятал, чтоб не остыла. Знаешь, я, наверное, с вами поем, ты не против? Сейчас к себе схожу, капусты кислой принесу и сала. Царский ужин будет. У меня даже полбутылки водки есть!
– Я пить не буду. Ты лучше утюг свой принеси, хочу форму отпарить.
С утра Витя занялся своим гардеробом. Ребята настаивали, чтобы он ехал в гражданском, но у него не было приличных вещей, а чужие надевать не хотелось.
Он принял душ, побрился, надел свежее белье, отпарил форму через тряпку, наведя на штанах безукоризненные стрелки, и зубной пастой начистил пряжку ремня. Надев фуражку, Сотников почти понравился себе. А напоследок эстет Грабовский подушил его своим «Фаренгейтом».
Морок, овладевший Валентином летом, продолжал его преследовать. Понемногу он привык, притерпелся к своей едкой неправедной любви и даже начал находить в ней странную радость. Вначале он мучился оттого, что не может лечь с Катей в постель, но постепенно почти удалось уговорить себя, что ему достаточно видеть ее и по-отечески баловать.
Под предлогом, что девочка взрослеет, он одел ее как куклу, понимая, что правильнее всего было бы нарядить ее в чехол для матраса – и никогда не видеть этих стройных ножек, тонкой талии, небольшой, но вызывающей груди, обтянутой трикотажем… Чего бы он только не отдал, лишь бы вернуть себе душевное равновесие!
После Аниного возвращения из Испании Сумароков специально засиживался в офисе до глубокой ночи, чтобы потом жаловаться дочери: он очень устал и не желает видеть в доме посторонних.
Но Аня все равно приглашала подругу: «Она же не посторонняя!»
Увидев Катю после недельного перерыва, Валентин поразился тому, как сумел прожить долгие семь дней, не видя ее… И все вернулось на круги своя.
Катя снова стала частой гостьей в доме Сумароковых. Оставалось только удивляться безмятежности родителей, позволивших чужому мужику заботиться о своей дочери!
«Знают же, что у меня нет жены! – возмущался Валентин. – Да хоть бы и была! Что за слепая наивность, что за идиотская вера в мою честность и бескорыстие?»
Очень хотелось кофе, но Валентин знал: когда его кухарка Фаина Петровна наводит блины, лучше на кухне не появляться.
Помаявшись в гостиной, он осторожно приоткрыл кухонную дверь: Фаина укутывала блинное тесто в одеяло, словно новорожденного, а Катя резала лук, при этом из глаз ее текли слезы.
Он встал на пороге, хотя за все, что угрожало повредить всхожести теста, от кухарки можно было запросто получить втык.