Чувствительному до болезненности музыканту, каким был Чайковский, свобода для творчества была необходима больше, чем кому-либо другому, и эту свободу он мог получить только при наличии достаточных средств. Надежда Филаретовна пришла к нему на помощь в самый трудный момент. При этом материальные трудности были не меньшими, чем моральные. Он только что перенес свое потрясение и растерялся перед неопределенностью дальнейшей жизни. Он не представлял себе тогда, что же ему делать дальше. Уехал, сбежал — это был выход из положения только на мгновение. В этом ему помогли, но средств едва хватило на самое первое время. И не известно, как бы все сложилось, если бы не оказалось благословенной помощи от Надежды Филаретовны.
Чайковский в этом признавался и сам. Это видно как из его проникновенных благодарственных писем к Надежде Филаретовне, так и еще больше из писем к своим братьям-близнецам Модесту и Анатолию, которым в эти годы он поверял абсолютно все и нисколько не стеснялся даже в таких откровенностях, которые могли бы нанести ущерб его доброй репутации. Эти письма предельно объективны и представляют точную картину его мыслей, чувств и намерений, в том числе и его подлинного отношения к Надежде Филаретовне. Допуская иногда выражения досады, стесненности, недовольства некоторыми действиями и желаниями своей покровительницы, он даже в этих грубоватых братских письмах почти всегда переходил к благодарному почтительному тону вроде: "Господи! Прости мне мое прегрешение. Мне жаловаться на Надежду Филаретовну! Это ужасная подлость!" А Николаю Григорьевичу Рубинштейну он прямо написал: "Я ей обязан не только жизнью, но и тем, что могу продолжать работать, а это для меня дороже жизни".
Получив в октябре 1877 года письмо Петра Ильича с просьбой о деньгах, Надежда Филаретовна сделала то, что давно собиралась сделать. Она решила выплачивать Чайковскому субсидию в размере 6000 рублей в год. Ранее ее останавливало только то, что Петр Ильич мог оскорбиться таким предложением. Сомнения ее имели причину. Еще в пору, когда она изобретала мелкую работу для Петра Ильича и чрезмерно щедро оплачивала ее, он однажды написал ей, что ему неприятна денежная сторона их отношений. Но оказалось, что Петр Ильич нисколько не оскорбился предложенной постоянной субсидией. Ответ Надежды Филаретовны пришел в такую пору, когда дальнейшие перспективы у него были не то что туманны, а совершенно темны, и тут было не до обид. Возвращаться в Москву на службу в консерваторию после истории с женитьбой и последовавшего бегства за границу он просто не мог. В таком состоянии ему вести свои прежние занятия было абсолютно невозможно. Надо отдать должное и Надежде Филаретовне. Какими бы ни казались действия Петра Ильича с внешней стороны, она настолько тонко оценила сложившееся у него положение и так ласково преподнесла ему приятный сюрприз, что у него и не могло возникнуть ощущение стыда. Он искренне благодарил ее, и в словах его признательности прозвучало самое важное. "Надежда Филаретовна! — писал он. — Каждая нота, которая отныне выльется из-под моего пера, будет посвящена Вам! Вам я буду обязан тем, что любовь к труду возвратится ко мне с удвоенной силой, и никогда, никогда, ни на одну секунду, работая, я не позабуду, что Вы даете мне возможность продолжать мое артистическое призвание" 69.