— Добрый день!
— Доброго здоровья, — едва слышно отозвался Длугач. — Берите табуретку, подсаживайтесь к столу. — И, внезапно поднявшись, оправил на себе пояс, бросил коротко: — Все свидетели могут быть свободными. Разговор у меня будет без свидетелей. Забирайте мальца и выходите.
Когда все вышли, Длугач медленно, точно ему трудно было переставлять ноги, подошел к двери, защелкнул задвижку, сунул руки в карманы синих галифе и остановился против Терпужного:
— Что ж, давай побеседуем, Антон Агапович…
Терпужный угрюмо поднял глаза:
— Про чего ж беседа?
— А ты так-таки и не знаешь про чего?
— Откудова мне знать?
— Так-таки и не знаешь?
— Не знаю…
Длугач сел, рывком придвинул табурет к Терпужному:
— Расскажи мне, Антон Агапович, как, когда и какими предметами ты зверски избивал беспомощного сироту, сына геройски погибшего красного бойца. И потом… — Голос Длугача зазвенел на самой высокой ноте, перешел в свистящий шепот: — И потом, Антон Агапович, расскажи, будь ласков, поведай мне правду-истину: с кем и каким именно топором ты семь годов тому назад зарубал прикрученного проволокою до дерева Михайлу Ивановича Длугача, моего отца родного?
Кровь отлила от лица Терпужного, пальцы кинутых на колени жилистых рук задрожали. Он оторопело глянул на Длугача.
— Молчишь, Антон Агапович? — тихо спросил Длугач. — Не желаешь отвечать?
На синих губах Длугача выступила пена. Рванув из кармана наган, он размахнулся, но рука его, описав в воздухе полукруг, замерла, застыла. Длугач прохрипел, отвернувшись:
— Уходи отсюдова, белогвардейское падло… Уходи, волчиная твоя шкура, подальше от греха…
Он пнул ногой дверь так, что сорвалась и, прогремев по полу, закатилась в угол задвижка.
— Уходи, сказано тебе, не то я за себя не ручаюсь!
Терпужный поднялся, тяжело передвигая налившиеся свинцом ноги, прошагал к двери и лишь на миг, уже в сенях, обернулся:
— Зря ты, председатель, напраслину на меня возводишь. Ну насчет парнишки ничего не могу сказать, учил я его, так же как меня в свою пору учили… А насчет отца твоего — это ты зря. Знать я про него не знаю и ведать не ведаю. Нехай меня бог побьет, ежели брешу…
— Уходи, — сказал Длугач, — уходи, добром тебя просят…
Когда шаги Терпужного затихли за поворотом, а в распахнутую дверь робко просунулась голова старого Силыча, Длугач некоторое время бессмысленно, мутными от ярости глазами смотрел на деда, потом выдохнул:
— Чего тебе? Заходи и притвори дверь.
— Не иначе как миропомазание сделал ты Антону, — осторожно подбирая слова, сказал Силыч. — Встрелся я с ним возле калитки, а он как вроде оскаженел: голову угнул и земли под собой не видит. Не иначе, думаю, миропомазание ему сотворено.