— Да, наверное… Ведь у меня нет друзей-ребят, так же, как ты, наверное, не можешь дружить с мужчиной. Если он тебе неприятен, то никак не попадет в число твоих друзей, а если нравится, то очень скоро дружба перерастет в нечто большее… А тогда я еще ничего про себя не знал, друзей у меня было много и я очень злился, когда вместо того чтобы идти со мной на каток или в кино, они убегали на свидания с девчонками.
Я тогда еще не знал, что просто ревную их. А их подружек я ненавидел. Меня от них просто тошнило самым натуральным образом, а они это прекрасно чувствовали и отвечали мне тем же.
— От меня тебя тоже поташнивает? — с кривой улыбкой спросила я.
— Да ты чего, Мэри. Сидел бы я здесь, откровенничал. Ты мне очень нравишься…
— В каком смысле? — удивилась я.
— Во всех.
— И ты мог бы со мною поцеловаться?
— Конечно!
— И быть со мною в близких отношениях?
— Может быть.
— Ничего не понимаю. Ты только что говорил, что возненавидел девчонок.
— Не всех, а только подружек моих друзей. А к остальным я был равнодушен.
— А ко мне ты неравнодушен?
— А ты мне нравишься. Ты красивая, добрая, умная. Ты своя. Родная.
— Значит, для тебя еще не все потеряно! — обрадовалась я.
Он досадливо поморщился.
— Вот опять ты рассуждаешь с точки зрения обывательских предрассудков. Ты считаешь, что быть натуралом хорошо, а гомосексуалистом — плохо.
— А ты как считаешь?
— Одинаково. Мне совершенно не мешает мой гомосексуализм. И я стараюсь делать так, чтобы он не мешал окружающим. А то, кроме всего прочего, существует статья Уголовного кодекса, по которой за мужеложство дают до шести лет. Это только за факт. А за изнасилование или совращение малолетних — на полную катушку. Так что теперь я в твоих руках.
— Дурак! — сказала я.
— Шучу, — сказал Лека. — Но, кроме шуток, закон карает за мужеложство, то есть за сексуальные действия мужчины с мужчиной на ложе, а за любовь мужчины к мужчине статьи не предусмотрено.
— А что, бывает и любовь? — простодушно спросила я. Лека нахмурился.
— Обидный и глупый вопрос. А сонеты Шекспира? Разве можно такое написать без любви?
— Какие сонеты? — совершенно обалдела я.
— Ты еще спроси, какой Шекспир; — желчно ухмыльнулся Лека. — Те самые, в переводе Маршака.
— Так что — Шекспир был…?
— Еще как был!
— Не может быть! — убежденно воскликнула я.
— Ты спрашиваешь или отвечаешь? — ехидно поинтересовался Лека.
— Просто очень обидно за Шекспира, — оправдалась я.
— Вот опять! — разозлился Лека. — Ты считаешь, что Шекспир от этого стал хуже. Или я его тем самым пытаюсь принизить. Это никакого отношения к его творчеству не имеет. Хотя что я говорю! Конечно, имеет, но только в положительном смысле. Он тоньше, болезненнее чувствовал. Им владели могучие страсти.