А оставаться в дружине, когда хазары опять умывают родной край кровью – не предательство ли?
Опять этот выбор между бесчестьем и бесчестьем… за что гневаются на него Боги? За что всё время ставят на такие развилки?
Хоть волком не вой.
На сей раз сын вождя Ижеслава даже не пошёл за помощью к привычному советчику, Икмору. Парню, расставшемуся с отцом, вряд ли сейчас легче, чем государю. Не время сейчас сваливать на плечи осиротевшего друга ещё и свою заботу.
Опять умывают родной край кровью…
Тут главное – опять. Именно это слово.
Разве было в кровавой замятне на опрометчиво склонившейся под пятипалую каганову лапу земле хоть что-то новое? Что-то, чего не было, когда сын вождя Ижеслава помчался в погоню за разорителями своего села? Когда решился пойти под стяг с Соколом и Яргой, ещё не ведая, что стал дружинником великого князя из рода Соколов?
Нет. Не было.
Ничего не изменилось со дня принятого решения, и не след сворачивать с выбранного пути, раз уж встал на него.
Сердце рвалось пополам. Сердце обливалось кровью. Но чувства, что делает что-то не то, у сына вождя Ижеслава, покидавшего Дебрянск с полюдьем, по льду Десны, а не лесной, ведущей к Дедославлю, тропкою-лыжней, не было.
Вятич знал, что поступает, как надо.
И ещё со дня посвящения знал, что поступать, как надо, бывает очень и очень больно.
В следующем становище, в Трубече, по счастью, душу вятича уже не терзал родной выговор – тут жили северяне. Внезапно вспомнилось – как-то там усатый перевозчик Макуха, как неугомонный рыжий Дудора?
Но и тут они надолго не задержались.
Когда полюдье подходило к следующему становью, городу – не городцу в венце частокола, а именно городу, с бревенчатыми стенами, с тремя башнями, Икмор подъехал к Мечеславу, хлопнул по укрытому кожухом плечу:
– Признал места?
– А должен был? – изумлённо глянул на друга Мечеслав Дружина.
– А то, – широко, в первый раз с ухода отца, улыбнулся Икмор. – Парни рассказывали, как ты этот город за Киев принял.
– Новгород! – ударил себя рукавицею по лбу, сдвинув на затылок колпак, Мечеслав.
– Он самый, – засмеялся Икмор, подавая коня в сторону.
Когда это было? Той весной. Года не минуло. С тех пор сын вождя Ижеслава видел Чернигов, видел Смоленск, видел и сам Киев. Странно и смешно вспоминать изникшего из чащоб сопливого вятича, принявшего за Мать Городов Русских – а ведь дружинный и торговый люд божится, что и Киев не самый большой город на свете, есть Царь-город на Русском море, и Волын на Варяжском, и, будь он проклят, Итиль-город на Итиль-реке – городок о трёх башенках.