— Святой старец, этот философ, пишет мне о предметах серьезных, — отложив рукопись, проговорил царь. — Послание достойно славы сего монаха. Он благословляет все наше великое царство и просит, чтобы его отпустили на родину. Что вы на это скажете?
Выпрямившись, первым ответил толстый Акакий:
— Великий наш государь, много мук претерпел у нас старец, жестоко наказан он, разумеется, не людьми, а богом, чью волю нам только и остается, что исполнять. Теперь он в преклонных годах, сжалься над ним. Он у меня в епархии, и я знаю, как страдает бедняга на чужбине, как скорбит и плачет. Пускай он по твоей милости сподобится перед смертью узреть родные края.
При этих словах из глаз Акакия полились слезы. Его вид вызвал у царя раздражение. Толстый живот, багровое лицо, точно мясо без кожи; сразу видно, что тверской епископ чревоугодник и бражник. «Он столько съедает и выпивает за год, — подумал Иван, — что денег этих хватило бы на войну с татарами и ливонцами. Выживший из ума старик!» И он сердитым взглядом пронзил круглую, расплывшуюся от слез физиономию Акакия. Да он, этот выживший из ума старик, сам не знает, что несет. Таковы все епископы и бояре: от обжорства и распутства преждевременно старятся, глупеют, мозги у них заплывают жиром; они перестают думать о пользе отечества и царя, — все забывают. Хотят только сладко есть и пить, кататься как сыр в масле. Но так как в молодости успели немало нагрешить, то и не знают, чем спасти свою душу; и вот видят дурные сны, ни с того ни с сего льют слезы, — жалкие, презренные людишки.
Иван с трудом удерживался от желания все это высказать. Несчастный вид епископа так бесил его, что не избежать бы вспышки царского гнева, если бы не выступил вперед Алексей Адашев, загородив стройным и крепким своим телом похожего на крота Акакия.
— Государь, желание монаха понятно, человек он, как и мы, грешные, — приятным, звонким голосом сказал бывший постельничий. — Но просьбу его нелегко исполнить. Ты должен подумать. И прежде всего о том, как этот немощный, исстрадавшийся старец перенесет тяготы путешествия.
Ясные глаза Адашева и его разумные слова успокоили Ивана. Да и Сильвестр, и Макарий, как видно, разделяли его мнение. Пора прекратить муки старца, сказал Сильвестр. Да будет к нему милостив великий государь, да согреет его своей лаской. Пусть напишет ему несколько слов с любовью и покровительством. Ведь Максим уже дважды обращался к нему с посланиями, а ответа не получил. Первый раз — давно, еще до венчания на царство; плохие советчики не передали государю письма философа, да и сами, — повысил он голос, — не потрудились его прочесть.