— Не оборачиваться! Раздеваться! — наддал во всю мочь ржавый металл, цепляя за душу каждого в строю.
И перед полком опять лишь сутулая спина в полощущейся на ветру выцветшей гимнастерке. Да наклоненный вперед беззащитный затылок с косичками спутанных волос. И где‑то там, невидимые из строя пальцы медленно-медленно расстегивают пуговицу на горле.
Через невыносимо длинную минуту шевельнулись руки, упав ко второй пуговице.
— Быстрее! — опять раскатился ржавый лязг.
Все также медленно расстегивают пуговицы непослушные пальцы Заставского. Но сколько можно за них продержаться на свете? Строю кажется целый час. А на самом деле десяти минут не прошло и кончилась последняя пуговица.
Стягивая через голову гимнастерку, Заставский скорчился, съежился, застыл.
Ну да — понимают все — там под гимнастеркой стало ему темно, ужасом обдало — сейчас вот, в темноте и выстрелят, и убьют.
Но никто не выстрелил.
И, сбросив наземь гимнастерку, Заставский поворачивает голову назад. В глазах все та же безумная надежда — может быть все не так, может быть не убьют, пощадили?
— Не оборачиваться! Раздеваться!
Совсем согнулась спина. И руки берутся за брючный ремень.
А позади осужденного уже встал невидимый ему прокурор, поднимая тяжелый черный пистолет.
— Полк! Кру–гом! Десять шагов вперед, шагом марш!
Привычная строевая команда разом повернула полк на месте, чуть ли не в ту же секунду, что оглушающе, громче орудийного выстрела, ударил по нервам пистолет прокурора.
Десять раз качнулся строй и встал. А перед ним — и когда только успели опередить — и прокурор, и председатель трибунала, и еще кто‑то с медными щитами в петлицах.
— Рука социалистической законности не дрогнет! — поднял над головою руку, в которой уже нет пистолета, прокурор.
Заметил, что пальцы дрожат, сжал их в кулак и кинул вниз, рубя воздух.
— Никому не будет пощады, кто вздумает…
* * *
Ведет Железняков строй батареи на огневые позиции. Ведет Карасев батальон в окопы. Уходит полк с места казни.
— За дело расстреляли, — переговариваются бойцы в строю.
— А как же с ним быть, если к немцам бежал?
Молча идет батарея. И верно все, и человек был так себе, и по заслугам получил. И все же, все же, все же… В их он воевал батарее. Бежал это точно. А в Донбассе может дети остались. Родители, может, больные. Им‑то за что страдать?
— Поганая это все‑таки работа, — говорит кто‑то. И все понимают о ком. Лучше воевать.
— А прокурор что, разве не воюет? — спрашивает все тот же задумчивый голос. — Воюет… И трибунал тоже…
Разная у всех война. Разные у нее слои. Но в строю, хоть под снаряд и пулю попадаешь чаще, воевать все равно легче. Так кажется им, бойцам переднего края.