Полк вздрагивает.
Шелест прокатывается по застывшим рядам. Может быть даже ропот.
Чуть ли не тысяча человек в строю у подножья высоты двести сорок восемь шесть. Все кого могли сегодня отпустить окопы, чтобы увидев, они рассказали об этом тем, кто остался у пулемётов на позициях, наблюдательных пунктах, в обороне. Стоят бойцы, вернувшиеся из госпиталей, наголодавшиеся в первую военную весну, только-только начавшие приходить в себя, все еще исхудалые, со втянутыми щеками и запавшими глазами.
За их спиной почти год, отгремевший боями. Сотни похороненных друзей–товарищей. Каждый в этом железном строю и сам наловчился убивать. Без трепета. Без сожалений. Любой из них многие десятки раз встречался со смертью с глазу на глаз, на вытянутую руку, на опередившую пулю, землю рванувшую по ногами, осколком сразившим соседа, с которым бежал ухо в ухо. Привычные встречи. Обычное дело. Война.
Что ж он вздрагивает тысячеголовый полк?
Наверху, за высотой двести сорок восемь шесть, глухо ухают взрывы. Пулеметные трассы щелкают через высоту над головами. Он и ухом не ведет. Пули высоко. Разрывы — метров триста отсюда — далеко.
Что же он вздрагивает, полк? Из‑за чего ропот?
Одна единственная смерть. Одна. Никому в строю не грозящая.
Больше часа ждет ее полк.
Видел — необычно, не после смерти, а до нее вышли из‑за спины красноармейских рядов четверо бойцов комендантского взвода с лопатами. Копать могилу. Быстренько отмерили, сняли двухметровую полоску дерна и, поплевав на руки, споро принялись кидать землю и глину на стороны, уходя вглубь по пояс, по плечи, по уши.
Человек еще жив. Его даже и не привели сюда, не видел его никто, а предназначенная ему могила — вот она, готова, вырыта у всех на глазах.
Многие отворачивались: не хотели смотреть. Да, куда спрячешь глаза — прямо перед строем, метрах в двадцати, вырос, желтеет горб глины.
Подошел рослый санитар. Носилки принес. Расправил. Поставил на ножки. Смотри, полк, смотри.
Все для него, кого еще тут нет и кого скоро не будет.
— Санитара‑то зачем? — злится начальник штаба полка капитан Кузнецов.
Санитара этого все знают. Многих спасал, выволок на себе с поля боя. Что ж они, балбесы, и его в помощники к палачам?
Командир полка майор Автушков зло скривил губы:
— Да, один черт!
Наконец привели. Здесь он — бывший красноармеец, бывший боец противотанковой батареи тысяча сто пятьдесят четвертого полка — Заставский.
Стоит один в тридцати шагах перед строем, в старой, застиранной, жеваной, побелевшей, бывшей, видимо, не раз в употреблении, гимнастерке. Без ремня пузырится от ветра горбом гимнастерочка, сапоги отобрали, обмотки не дали, стоит Заставский в старых обтрепанных ботинках, из которых выдраны шнурки. Стоит лицом к строю.