Облаченный во взятое напрокат великолепие мерцающего, угловатого и жесткого черного вечернего костюма из синтетического волокна от «Плиссе и Гофре», он перенесся в особняк в Арлингтоне. Былые и современные знаменитости заполняли искрящиеся комнаты с высокими потолками. Он решительно являлся былым, но все равно явился, чтобы повидаться с несколькими старыми друзьями, вновь прикоснуться к другой жизни.
Его приветствовала с профессиональным очарованием некая пожилая женщина. Она подошла к нему, обняла и с полминуты говорила с ним вдохновенным голосом диктора новостей, пока какой-то вновь прибывший у него за спиной не вынудил ее сжать его руку, направляя в сторону.
Он с благодарностью отошел и взял с подноса бокал; глядя на лица, кивая некоторым, останавливался, чтобы обменяться парой слов, а между тем пробирался к маленькой комнатке, которую вспомнил по предыдущим визитам.
Войдя в нее, он вздохнул. Ему нравились дерево и железо, камень и грубая штукатурка, книги и спокойные картины, единственное окно с беспрепятственным видом на реку, тихо горящий камин.
— Я знал, что ты найдешь меня здесь, — сказала она, сидя в кресле у очага.
Он улыбнулся:
— Я тоже… единственная комната, построенная во время провала в безвкусице.
Он взял стул, сел рядом с ней, но повернувшись, скорее, к камину. Ее печальное морщинистое лицо с ярко-голубыми глазами, седые волосы, приземистая коренастая фигура не изменились за последнее время. В некоторых отношениях она стала старше, в других — нет. Ему вспомнились столетние Фонтанель и мадам Гримо, почти такие же старые, как и он сам. Однако здесь имела место пропасть иного рода.
— Ты вскоре опять отправишься собирать? — спросила она.
— У них есть все звери, которые им пока нужны. Я уволен.
— Тебе это нравится?
— Как и все остальное.
Она слегка наморщила лоб.
— Никогда не могу разобрать, это у тебя врожденный фатализм, пресыщенность жизнью или поза.
— Я уже тоже не могу.
— Вероятно, ты мучаешься от праздности.
— Она в эти дни такое же исключение, как и дождь. Я существую в некой уединенной культуре.
— В самом деле. Пожалуй, не столь же скверно, как все остальное, — сказала она.
— Скверно? Добро и зло вечно перемешиваются. Это обеспечивает порядок.
— Ничего иного?
— Легко любить присутствующее и желать отсутствующего.
Она протянула руку и сжала его ладонь.
— Сумасшедший индеец. Существуешь ли ты, когда меня здесь нет?
— Не уверен, — ответил он. — Я был привилегированным путешественником. Возможно, я умер, а ни у кого не хватает духа сказать мне об этом. Как дела, Маргарет?