— Мы не будем пробовать, — вырвалось у Аймера — то ли невольно вырвалось, то ли вагантская сметка сама собой заговорила в нем вслух. Пальцев он уже не чувствовал, а если и дальше так…
Три пары глаз блеснули на него белками — наверно, Валаам так же смотрел на свою ослицу. Нет, скорее соседи содомиты — на беднягу Лота, предлагавшего им на поругание своих дочерей.
— Слышишь, как там тебя. Если не хочешь себе же хуже, не дергайся. Я тебе узлы ослаблю, а то руки за ночь потеряешь. Спереди вязать не буду, уж не сердись… я тебя в деле видел. Зубы у тебя хорошие, а выбивать их работы много. Ты меня понял?
— Да, — Аймер действительно прекрасно понял, что ему говорят. И поэтому старался лишний раз не шевельнуться, пока Раймон разрезал веревки на его и впрямь затекших руках и менял ему узы — тонкое вервие сменилось на куски полотна, крепкие широкие тряпки. Мускулы Аймер не напряг — сперва попробовал, получил легкий тычок, понял, что трюк разгадан, и честно расслабился. Вязал Раймон умно — еще бы, сколько раз приходилось его ловким пястям треножить коней, спутывать ноги злым баранам перед стрижкой… или перед тем, как отдать под нож. Аймера он связал, не пережимая ему жил, но крепко, в несколько отдельных ходок, сложив ему руки за спиной так, что пальцами каждой руки он мог прикоснуться к локтям другой. Пальцы шевелились — Аймер несколько раз проверил. Шевелились, но и только. Кровь должна ходить без помех — если только… если только не на спину лечь, тут все затечет раньше, чем прочтешь десятку «Аве». Раймон об этом знал не хуже Аймерова, поэтому, закончив работу, помог ему перекатиться на бок и сесть плечом к стене. Отходя за тем же делом к Антуану, Пастух не забыл ослабить путы на ногах, чтобы их охватывала только широкая, не режущая двойная петля. Хороший, можно сказать, человек, черти бы его побрали… Вот так и перестаешь думать о «душах», и приближаешься, дьявольщина какая, к народу, вот так и… Господи, о чем я опять-то думаю? Почему так хочется вслух — или хотя бы мысленно — чертыхаться? Аймер начал мысленно читать Salve и сам не заметил, что сбился на другой богородичный антифон, на Regina Coeli, но легче вроде бы стало. Уходя вслед за остальными, Марсель подхватил фонарь и из экономии задул его, приоткрыв сверху. Огонек масляной светильни какое-то время отдалялся, плыл дальше и дальше по средней каверне, пока наконец — вместе с приглушенными голосами — не завернул за угол, кривой переход из первой пещерки во вторую еще высветился слегка аркой Сошествия во ад — и угас. Стало по-настоящему темно.