Сердце трубадура (Дубинин) - страница 4
…- Женщина есть сосуд греха.
— А эн Элиас де Серданьи есть сосуд глупости.
— Эх, Гийом… Скажи, тебе нравится болтаться в петле? Или тебе больше по душе просто стрелу в спину получить… на охоте, например?
— Слушай, проповедник… Ты говори по делу. Мои предпочтения в смертях, а так же в вине, в поэзии и прочем мы как-нибудь потом обсудим, идет?
— Зарубил бы я тебя, да жалко… Люблю ведь дурака.
— Да что вы говорите, благородный эн. Может, все-таки попробуете?..
— Ну ладно, ладно, не злись… Я ж тебе друг. От меня, например, никто ничего не узнает. Если бы у тебя все и так на лбу не было написано…
…Гийом де Кабестань, рыцарь, был красивым и радостным небольшим юношей восемнадцати лет. Он любил петь, и охотиться тоже любил, на войне сражался только один раз — и сражаться не любил, пожалуй, потому что это все-таки страшно; но тренироваться с оружием и драться на турнирах он любил, независимо от того, побеждал он или нет. Еще он любил пить с друзьями, и скакать галопом, и танцевать тоже любил, и путешествовать, смотреть новые места и замки… Еще любил лето, закаты, собак, лошадей, музыку, соколов, книги (особенно стихи), новые знакомства, звезды, праздничные мессы, особенно у бенедиктинцев (любил слушать хорал), красивое убранство церквей (чтобы золота побольше), жареную оленину, розы (белые, да и красные тоже, и маки), замок Кастель-Руссильон, барона Раймона, еще любил смеяться — даже пусть и над не очень-то приличными историями… О, ему многое нравилось. Говоря короче, он все любил делать: любил жить, потому что жизнь — необычайно интересное приключение.
Тип лица его очень трудно описать — одно из тех лиц, что хороши именно в своей мимике, освещенные внутренним пламенем чистого интереса и любви к миру, вырывающимся из широких глаз. Эти самые Гийомовы широкие глаза были орехово-карие, а может, и зеленоватые, впрочем, при определенном освещении они казались совсем желтыми, так что мы не будем говорить о их цвете. Вот цвет волос — это более просто: Гийом был светло-русый, с волосами прямыми, яркими и блестящими, мягкими, как шелк — что есть признак доброго и легкого нрава. Стригся он обычно до плеч, а спереди оставлял коротенькую челку. Борода у него только-только начала расти в прошлом году, и всякие ее поползновения вырасти Гийомом тут же пресекались. Уж больно она получалась несерьезная — так, пух какой-то, навроде цыплячьего; короче, недостойная рыцаря растительность. До чего же трудно, все-таки, описывать настоящего живого человека!.. Но, чтобы покончить с этим поскорее, надобно добавить к картинке, что у Гийома были темно-русые, тоненькие брови, черные, длинные, как у девушки, ресницы, кожа, совершенно неспособная загореть — только обгореть докрасна и потом слезать белой шелухою, — и очень хороший смех, и манера в минуты озарений хлопать себя по затылку и восклицать — «Хо!», или «Ха!», или «Хау!» — какой-то вроде этого непонятный звук. Еще у него были длинные, ловкие и тонкие пальцы, и этими пальцами он умел водить смычком роты, и перебирать дырочки на флейте, и… Впрочем, самым любимым его инструментом оставалась маленькая, очень старая арфа, которую ему подарила мадонна Санча, самая его добрая и, если можно так выразиться,