— Ты, главное, не робей, мальчик мой, — развалясь на его кровати, Раймон помавал в воздухе кистью руки, изображая этим что-то до крайности неприличное. — Они это любят, дамы… К ним с напором нужно, чтобы силу почувствовали. Вот если ты так ее ухватишь, что она аж запищит — значит, это самое оно и есть…
Гийом сидел на скамейке, горбился, слушал, бледнел, старался не думать, где и как его сеньор обычно применяет подобную мудрость на деле. Ему хотелось немедленно вскочить и вызвать Раймона на Божий суд — не за что-нибудь, а за жестокость, так же с ней нельзя, черт побери, ведь это же… Но он слишком далеко зашел, слишком прочной стала стена лжи, отрезавшая его от остального мира — такую уже не прошибешь одним ударом, и Гийом, стараясь не заорать, стискивал кулак так, чтобы ногти вонзались в ладони… Раз уж попал в этот город — живи по его законам.
— Да, и еще: зубами, опять же, тоже можно… Но тут поосторожней будь, не отгрызи ей чего-нибудь, а то Робер потом не доищется, — и барон так громко засмеялся удачной шутке, что Гийом едва не пропустил момента — тихий стук в дверь… Он вылетел из комнаты едва ли не пулей, и в абсолютной тьме коридора женская рука взяла его за локоть, и он пошел, чувствуя себя ведомым на заклание, а за спиной его эн Раймон вздохнул понимающе — ах, молодость, молодость, вон ведь как помчался!.. Пойти, что ли, к себе — а впрочем, в этой чертовой темноте голову сломишь, можно и здесь остаться, все равно мальчик не вернется до рассвета… Так тебе, Робер, вот тебе подарочек — большие ветвистые рога!
…Агнесса ждала возлюбленного в белой длинной рубашке, вроде той, что была на Серемонде в ее первую счастливую ночь любви. В ожидании она расчесывала волосы, еще более вьющиеся оттого, что весь день лежали в косах, и руки ее слегка дрожали. Впервые в своей жизни Агнесса была влюблена, и досаду от осознания этого скрашивал только непривычный, и обидный, но тако же и приятный трепет, новый какой-то вид тоски, когда мир кажется очень хрупким, почти прозрачным, и каждое движение воздуха исполнено сокровенной, горестной тайны… Анесса открыла Гийому дверь, и впервые она была не желанной, но желающей, и ей стало просто физически больно, когда, едва ступив на порог ее спальни, этот дурак поцеловал ей руку и сообщил, что безмерно благодарен ей за помощь, и пусть она даже и не помыслит, что он способен посягнуть на ее незапятнанную честь.
Потом они сидели рядом на кровати, и Гийом вдохновенно рассказывал ей, сколь мудра и добра Серемонда, и Агнесса смотрела на свои босые прозрачно-белые стопы, утопающие в ворсе темного ковра, и думала, пристойно ли ей будет вцепиться ему зубами в горло. Или еще куда попало. Когда разговор пошел о том, какие романы Агнесса предпочитает и не нравится ли ей, часом, история про Жерара Руссильонского, она взмахнула узкою, смуглой рукой, поправляя волосы, и ладонь упала Гийому на колено. Тот опасливо покосился на дамскую руку и продолжил гнуть свое, не делая ни единого движения, чтобы приблизиться либо уж отстраниться по-хорошему. Город лжи, город лжи, отпусти меня. Я, кажется, не отсюда родом.