Во сне Саломею преследовало солнце. Она бежала, скрываясь в тени шелестящего лавра, но тень эта была слишком ненадежной защитой. И жар, накатывая волна за волной, испепелял беззащитную зелень.
– Отстань! – потребовала Саломея.
И солнце остановилось. Оно было рядом: руку протяни – и коснешься раскаленного шара, который и не шар вовсе, но лишь круг с выбитым на нем рисунком.
– Спрашивай, – солнце говорило, не разжимая губ.
– Иди к черту!
Саломея вырвалась из объятий своего сна. Она лежала в кровати, у стены, покрытой старыми, слегка подпревшими обоями. Некогда они имели богатый оттенок старого золота, на котором выделялись белые опахала павлиньих перьев, но теперь обои выцвели, а тисненый рисунок слился с их фоном.
Коснувшись стены, Саломея с облегчением убедилась, что она на самом деле существует.
Подушка. Одеяло, которым ее укрыли до подбородка. Простыня – синяя, в цветочек.
И люстра – в виде раскрывающегося цветка лилии.
Саломея была не дома, но – почти. Она вдруг отчетливо вспомнила эту комнату. Окно с французскими шторами. Изящный столик и несколько шкатулок. Не с косметикой, но с колечками, цепочками, браслетиками и прочими девичьими пустяками. Кровать, когда-то слишком большая – Саломее это мешало засыпать – теперь была слишком мала.
И столик выглядел почти кукольным. Шкатулки – и вовсе были игрушками. А комод – нет, не такой огромный, каким был. Платьев внутри нет, лишь белый халат, купленный недавно, судя по запаху. Этикетку – и ту не оторвали.
Халат пришелся ей впору, как и розовые тапочки с помпонами.
Зеркало отразило некую особу: взъерошенную, вида то ли болезненного, то ли безумного. Щеки ее пылали румянцем, а веснушки усыпали кожу так обильно, что она казалась смуглой, коричневой.
– Черт, – сказала Саломея и обрадовалась тому, что способна говорить.
На столике у кровати лежал телефон и записка.
«Проснешься – позвони. Д.»
– Краткость – сестра таланта, – Саломея спрятала телефон в карман халата и, опираясь о стену – скорее, для собственного успокоения, нежели по реальной надобности, – вышла в коридор.
Если память ее не подводит, идти следовало прямо, до статуи полуобнаженной девы всполошенного вида – Саломея теперь знала, что это та самая «испуганная нимфа», цвет бедра которой столь старательно воспроизводили французские ткачи. Миновав статую – повернуть налево, в коридорчик, очень узкий и тесный, да и прежде ей казалось, что стены его вот-вот сомкнутся.