15 сентября 1941 года:
Шторм усиливается. «Америка Прежде Всего» в смятении… Его проклинают все без исключения умеренные… Евреи требуют от него взять свои слова назад… Я чувствую, что это — начало боя и последующего одиночества и изоляции, каких мы до сих пор не ведали… Ведь я намного сильнее его привязана к мирским вещам, и не желаю терять друзей, популярность и т. д., и не хочу еще большей критики и холода и одиночества.
18 сентября 1941 года:
Смогу ли я вообще теперь делать покупки в Нью-Йорке? На меня всегда смотрят — но теперь будут смотреть с ненавистью, я буду ходить по проходам [супермаркетов] ненависти!» (5) (А. М. Линдберг 1980, стр. 220–230; выделено как в тексте).
Из этих комментариев возникает несколько вопросов. Анну Морроу Линдберг ужасает необходимость ходить по «проходам ненависти», ужасает возможность потерять своих друзей, ужасает будущее парии там, где ее идолизировали как жену наиболее популярного человека Америки. Хотя она и согласна с истинностью сказанного ее мужем, и с его добрыми намерениями, но она полагает, что это должно было остаться несказанным, и она не рассуждает о несправедливости обвинений, выдвинутых против ее мужа, в особенности против клейма «нациста». Правда не является защитой, если она ведет к морально-неприемлимым действиям, и применение тактики очернения и запятнания оправданно и понятно, если цель морально-одобряема. Жена Линдберга полагает, что даже катастрофическая война, в которой могут погибнуть сотни тысяч американцев (и которая, как верил ее муж, может привести к разрушению европейской культуры и белой расы) является более предпочтительной, чем вспышка насильственного антисемитизма. Моральное достоинство американцев является более важным, чем выживание их как нации или народа. И все потому, что Линдберг просто заявил, что евреи как группа имеют интересы, которые отличаются от интересов других американцев. Выучив этот урок, американские политики скорее всего осознали, что даже рациональные, интеллигентные и гуманные дискуссии о еврейских интересах находятся за гранью дозволенного обсуждения. Евреи как группа не имеют интересов, о которых можно сказать, что они находятся в конфликте с интересами любой другой группы американцев.
Ко времени речи Линдберга, евреи не только занимали выдающееся положение в американских СМИ, но они, при помощи интеллектуальных и политических движений, обсуждаемых в КК, захватили позиции интеллектуального и морального превосходства. Не просто еврейские интересы оказались за пределами цивилизованной политической дискуссии, но также и заявления о существовании специфических европейских этнических интересов стали непозволительными. Такие утверждения вступали в конфликт с боасианской догмой, что генетические различия между народами являются тривиальными и не относящимися к делу; они противоречили марксистским убеждениям о равенстве всех людей и марксистской вере в то, что национализм и утверждение своих этнических интересов является реакционным; а в контексте психоанализа и деятельности Франкфуртской Школы подобные притязания представлялись как безошибочный признак психопатологии; а в будущем, усилиями Нью-Йоркских Интеллектуалов и неоконсерваторов, разбрызгивавших фрагменты этих идеологий с помощью наиболее престижных академических и медиа-институтов общества, они будут представляться как бормотание сельских мужланов. Действительно, возможно, что были и другие силы, способствовавшие вытеснению нативистского мировоззрения к самым границам политической и интеллектуальной сферы — Готтфрид (2000) указывает на либеральный протестантизм и рост управленческого государства, но эффективность любого из этих влияний не представляется возможным понять в присутствии описываемых в этой книге еврейских движений.