Реакция жены Линдберга, Анны Морроу Линдберг, является особеннно интересной, потому что она иллюстрирует силу морального отвращения смешанного с лицемерием, в которое немедленно погружалось любое публичное обсуждение еврейских интересов.
«11 сентября 1941 года:
Затем [он произнес] свою речь — погрузив меня в черное уныние. Он называет «агитаторов войны» — в основном британцев, евреев и администрацию [Рузвельта]. Он делает это честно, сдержанно, без ожесточения и злости — но я ненавижу, когда он вообще упоминает евреев. Потому что меня ужасает какой будет реакция. Больше никто не упоминает этот субъект вслух (хотя в душе многие кипят от злости и нетерпимости). Ч. [Чарльз], как обычно, должен нести ношу искренности и открытости. То, что он произносит на публике, отнюдь не является нетерпимым, или подстрекательским, или ожесточенным; это просто то, что он говорит в приватной обстановке, в то время как другие мягкоречивые и осторожные люди, говорящие в узком кругу ужасные вещи, никогда не отваживаются быть на публике такими же честными, как он. Они не желают расплачиваться за свои слова. А цена чудовищна. Заголовки запылают «Линдберг нападает на евреев». Его обзовут антисемитом, наци, поклонником Фюрера и т. д. Я едва могу это выносить. Поскольку он умеренный…
13 сентября 1941 года:
На него нападают со всех сторон — Администрация, группы давления, и евреи, как будто [он] теперь открытый нацист, последователь нацистской доктрины.
14 сентября 1941 года:
Я не в состоянии объяснить свое отвращение к чувствам, обоснованным логикой. Происходит ли это от моего недостатка храбрости перед лицом проблемы? Или от недостатка дальновидности и проницательности? Или же моя интуиция основана на чем-то глубоком и веском?
Я не знаю и я всего-лишь очень обеспокоена, что огорчает его. Моя вера в него как личность безгранична — в его честность, его храбрость, его неотъемлемую добродетель, справедливость, и доброту — его благородство… Как же тогда объяснить мое глубокое чувство горя о том, что он делает? Если то, что он сказал, является истиной (и я склонна думать, что это так), почему нельзя об этом говорить? Он наименовал группы, выступающие за войну. Никто не возражает упоминанию британцев или Администрации. Но произнести «еврей» является не по-американски — даже если это сделано без ненависти или даже критицизма? Почему? Потому что это выделяет их как группу, создавая почву для антисемитизма… Я скажу так — я предпочитаю видеть эту страну в войне, чем сотрясаемую насильственным антисемитизмом. (Потому что мне кажется, что то, во что превращается человек, обуянный и отдавшийся во власть инстинкту преследования евреев, гораздо хуже того, в кого человек превращается на поле боя.)