Менее четырех месяцев понадобилось Робеспьеру, чтобы убедиться в силе Возмездия. Все оставшееся ему время он странным образом потратил на то, чтобы восстановить религиозное чувство у потерявшей веру толпы. В Декларации прав человека от июля 1793 года есть одна коммунистическая формулировка: “Целью общества является всеобщее счастье”. К ней Максимильен пытается присовокупить собственную мистическую догадку: “Идея о Верховном Существе есть непрестанное стремление к справедливости”. Но напрасно обреченный хочет возвысить Существо над Обществом. Уже поздно! Устроенный 20 прериаля (8 июня) первый и последний праздник нового культа, похоже, лишь утвердил недавно разбогатевших якобинцев в их решимости отправить Робеспьера в гости к Верховному Существу.
10 термидора (28 июля) 1794 года Робеспьер, Сен-Жюст и еще примерно двадцать якобинцев были казнены при не выясненных до конца обстоятельствах: арест и освобождение, попытка поднять восстание, предательство…
Сейчас наблюдатели, смотрящие в бинокль разделяющих нас двух столетий, видят, что Неподкупный явно имел возможность откупиться. Но что-то мешало ему говорить и действовать. Что-то его сковывало. Сен-Жюст воскликнул: “Революция замерзает!” Это в самое-то пекло термидора?
И вот огромные колеса телеги смерти снова загремели по улице Сент-Оноре. На этот раз процессия специально остановилась около деревянного дома плотника Дюпле. Но теперь из телеги раздавались только глухие стоны. Толпа размазывала по окнам Дюпле кровь Робеспьера. Брат диктатора к этому времени успел уже выброситься из окна с достаточно высокого этажа. Сестра Шарлотта отреклась от диктатора. Жена плотника, которая готовилась стать тещей Максимильена, на другой день повесилась. И только плотник не вошел в историю, потому что никогда из нее не выходил. Он и есть сама история.
Гражданин Дюпле (который, ко всему прочему, был присяжным заседателем Революционного трибунала) сам себя именовал скромным мебельщиком.
Вот каким образом эпоха ужаса, эпоха Террора, главным предметом меблировки которой была гильотина, обставила своими символами нашу дальнейшую историю, наш следующий ужас.
Дантон и Демулен были казнены утром. Робеспьер и Сен-Жюст – вечером. Каким утром? Каким вечером? Все равно. От восхода до заката! От слова “Ты” до слова “следующий!”. Над титанами носится проклятие, возмездие за узурпированное небо…
•
Опять же в термидоре, но уже 1918 году, под красной кремлевской стеной в зареве Великой октябрьской революции (в этом месте Князь выругался: “Никакая это не революция, а грязный переворот!”) большевики открыли памятник Робеспьеру. Неужели лунные чары товарища Луначарского сотворили эту футуристическую метафору? Нет! В этом событии явила себя беспощадная логика исторического материализма: ласка матери-Революции, высшая дань почтения отцу-Террору. Это воплощенная любовь учителей классовой ненависти. Даже Каменев не понял предупреждения, высеченного на камне: “Товарищи, вы следующие! Один за другим. И все до одного!”