— Да не похожи они на эдаких, — после длительного осмотра окружающей среды Пелевин сомнением пожал плечами. — Вполне, вроде, цивилизованные.
— Цивилизованные? Как же! — Полина, словно призывая Фею в союзницы, потеребила кошку за загривок. — Помнишь, что Цицерон говорил? Consuetudo est altera natura![25]
— Да откуда ж мне помнить? — вздев очи горе и задрав палец вверх, с притворным самоуничижением пожаловался Леша. — Где Цицерон — и где я? И вообще, de gustibus non disputandum est[26]. Так что ты не словесами умными кидайся, а вызнай половчей, простые они людоеды или эти… как их?.. каннибалы.
— А разница? — Полина, позабыв, что ей полагается сердиться, недоуменно свела брови к переносице. — И те и другие людей едят… Вроде бы…
— Не скажи, — ехидно осклабился Пелевин, отрицательно покачивая головой, — людоеды, оне, обычных людей жрут, а каннибалы — эрудитов. Так что ежели они простые людоеды, то они тебя отпустить обязаны с извинениями и прочими соблюдениями дипломатического протокола. Наверное. Хотя могут и не отпустить, что с них взять: дикари-с, barbarian…
— Зачем плохое о людях говорите, дети? — выловив знакомые слова в незнакомой речи, укоризненно вздохнул дон Педро. — Все люди равны друг другу…
Алексей и Полина дружно обернулись. Дон Педро напялил плоскую фетровую шляпу, эдакий блин с полями, донельзя похожий на старинный испанский шлем, и теперь крайне напоминал Дон Кихота: то же субтильное телосложение, козлиная бородка, нелепые усы и глаза, пылающие безумным желанием облагодетельствовать весь мир.
— Угу, — вновь перейдя на русский, откровенно фыркнул Пелевин. — Правда, некоторые равнее других, а так сплошное человеколюбие. Особенно среди каннибалов.
Дон Кихот Африканский встопорщил бородку, сложил ладони лодочкой и, покачивая головой на каждом шагу, принялся вышагивать по пятачку напротив путников.
— Человекам пристали кротость, всепрощение и доброта бесконечная, — проповедник, дойдя до угла площади, кинул косой взгляд на Алексея и Полю, четко, словно вымуштрованный солдатик, развернулся через плечо и пошагал к противоположному краю. — Потому как добро, порожденное добром, наполняет мир радостью и светом, а зло, бесплодно аки пустошь каменная…
— Голодное брюхо к учению глухо, — переведя фразу на английский, Пелевин вклинился в поток речи. — И вообще голод — он скотинит и зверит человека, факт. Нам бы перекусить чего, утолить животный голод, так сказать. А опосля, — траппер, решительно выставив ладонь вперед, пресек спич возмущенно вскинувшегося проповедника и довершил фразу, — и про духовный голод можно будет перемолвиться. Наскоро.