Естественно, Нана не могла не обратить внимание на перемены, происшедшие с ее любовниками. Ей пришлось задуматься и об этих переменах, и о некоторых совпадениях, и о саркастических замечаниях обоих. Интуиция подсказала ей, что ее разоблачили и тот и другой. Рано или поздно, скорее всего, поздно — дураки — они двумя фронтами пойдут войной на нее. Освободятся от нелепой скованности, подлечат раненые эго и опять начнут самоутверждаться.
Нана скорее играла в любовь, чем любила обоих соперников, но играла до того безукоризненно, что сумела пробудить в сердцах своих обожателей нешуточную страсть. Ей доставляла удовольствие каждая минута, когда она уверяла того или другого в том, что влюблена не меньше его. Когда же она пыталась уверить себя, будто влюблена в самом деле, то понимала, что ее лишь возбуждала игра. Однако в великой любовной игре то, что кажется, намного сильнее того, что есть в действительности, ведь то, что есть, обычно маскируется под то, что кажется, ради приятности восприятия. И лишь роман, разыгранный по этим правилам, может принести счастье. Любовь. Стиль Наны. А настоящая любовь, любовь в стиле Димитриса и Дамоклеса, чревата лишь бедами и несчастьями.
Тогда Нана решила, что не позволит двум дуракам изменить правила. Необходимо взять власть над происходящим в свои руки и вернуть радость жизни обоим любовникам. Значит, придется предвосхищать каждое их движение и с помощью благой лжи создавать новый сценарий терпимых отношений и счастливого сосуществования.
Во время ближайшего свидания с Дамоклесом ей удалось добиться невозможного: она разыграла такую неизбывную печаль, что заставила Дамоклеса, вопреки всему, жалеть и утешать ее, забыв о прежних намерениях, которые он, отчаянно страдая, медлил и медлил воплощать в жизнь.
— В их начале их конец, — убедительно копируя дельфийскую сивиллу, произнесла Нана. — В основании каждой новой любви лежат руины той, что была прежде нее.
И пока Дамоклес раздумывал над тем, что он представляет собой руины более ранней, исчезнувшей любви, с губ Наны слетала фраза за фразой и к потолку поднимался сигаретный дымок.
— Как я отчаянно влюбилась в тебя, кто-то безнадежно влюбился в меня. И для этого кого-то я была и остаюсь всем. Он живет исключительно ради меня. Как же мне лишить его воздуха, которым он дышит? Как? Неужели тебе непонятно, что в его жизни я занимаю такое же место, как в твоей, а это означает одно — для него я сама жизнь. Ведь и ты живешь только ради меня. Правда, Дамоклес? Так разве я могу лишить тебя воздуха, которым ты дышишь?