хороший вкус; под сильным характером я понимаю, например, всего-навсего неподкупность. Все великие художники, все Старые мастера были продажны, поэтому их искусство мне так отвратительно. Я прекрасно их понимаю, однако они мне глубоко отвратительны. Мне отвратительно все, что написано ими, и все, что вывешено здесь, сказал мне Регер, это именно так, тем не менее я долгие годы не перестаю их изучать. В том-то и ужас, сказал он мне вчера, что я продолжаю изучать Старых мастеров, хотя они мне глубоко отвратительны. Они мне действительно противны, сказал вчера Регер. Старые мастера, которых называют так уже веками, хороши лишь при поверхностном рассмотрении, но чем внимательнее в них вглядишься, тем очевиднее утрачивают они свои мнимые достоинства, и в конце концов, после глубокого, пристального изучения, после настоящего проникновения в них, вся их прелесть улетучивается как бы сама собой, оставляя после себя лишь неприятный привкус. Даже самое, казалось бы, великое и значительное произведение искусства остается в памяти похожим на огромный, тяжелый комок подлости и лжи — так давит на желудок большой кусок непереваренного мяса. Вас зачаровывало раньше это полотно, а сегодня вы видите, до чего оно смехотворно. Не пожалейте времени, чтобы перечитать Гёте, только сделайте это вдумчивее, чем обычно, пристальнее и дерзновеннее, чем обычно и прочитанное покажется вам смехотворным совершенно независимо от того, какую именно книгу вы читали; достаточно лишь перечитать что-то несколько раз, и тогда даже самые умные мысли покажутся вам глупостью. Но беда если вы и впрямь проявите вдумчивость, этим вы погубите все, даже самые любимые ваши вещи. Не смотрите на картину слишком долго, не вчитывайтесь в книгу слишком глубоко, не вслушивайтесь в музыку слишком внимательно, иначе вы погубите и испортите все, в том числе самое прекрасное и полезное из того, что есть на свете. Читайте вашу любимую книгу, но избегайте ее тотального прочтения, слушайте любимую музыку, смотрите на любимую картину, однако избегайте их тотального восприятия. Сам я всегда тяготел к тотальному прочтению или восприятию, по крайней мере я всегда стремился прочитать, рассмотреть, услышать то или иное произведение исчерпывающим образом, но, в конце концов, этим себе все только испортил, я отравил себе тем самым восприятие изобразительного искусства, музыки и литературы, сказал мне вчера Регер. Этот метод испортил мне буквально все, весь мир. Я годами портил себе все на свете, но особенно сильно я сожалею о том, что и жену заразил этой порчей, которой жил и дышал сам. Зато теперь мне ясно, что дальнейшая полнокровная жизнь возможна лишь в том случае, если я сумею отказаться от тотального чтения и тотального зрительного или слухового восприятия. Впрочем, подобное самоограничение — это целое искусство, которым я пока еще не вполне овладел, ибо предрасположен к тотальности, к исчерпывающему познанию явлений, доведению мысли до ее логического конца; в этом, видимо, и заключается мое несчастье, сказал Регер. Подобная тотальность казалась мне долгие годы желанной целью, вот в чем мое несчастье. Я представлял собою весьма своеобразный механизм, запрограммированный на тотальную, всеразрушающую аналитичность. Но не для таких зрителей создавали свои картины Старые мастера, не для таких слушателей писали свою музыку великие композиторы и не для таких читателей сочиняли свои книги великие писатели, нет, не для таких; никто из них никогда не создал бы, не написал бы, не сочинил бы ничего великого для такого человека, как я, сказал Регер. Искусство не предназначено для тотального, исчерпывающего восприятия, будь то рассматривание картины, слушание музыки или чтение книги. Искусство рассчитано на духовно-неразвитую часть человечества, на людей обычных и заурядных, я бы сказал — искусство рассчитано прежде всего на легковерного обывателя. Каким бы прославленным ни было произведение архитектуры, оно может быть, именно потому, что считается великим, — буквально на глазах скукоживается и превращается в нечто смехотворное, если взглянуть на великое произведение архитектуры критически, как это делаю я, сказал Регер. Я много путешествовал, чтобы воочию увидеть знаменитые архитектурные памятники; прежде всего объездил, разумеется, Италию, потом Грецию, затем Испанию, однако любой собор скукоживался под моим взглядом и превращался в беспомощную, смехотворную попытку противопоставить настоящим небесам что-то вроде