сказал он. Больше всего на свете каждый бургенландец мечтает о службе в венской полиции, признался он недавно, ему самому, дескать, не повезло из-за малосильности, из-за так называемого слабого физического развития. Зато я стал смотрителем Художественно-исторического музея, сказал он, а это тоже государственная служба. Разница лишь в том, сказал он, что после шести вечера я запираю на замок не преступников, а картины Рубенса и Беллотто. Дяде, который поступил на службу в Художественно-исторический музей сразу же по окончании первой мировой войны, завидовала вся наша семья. Каждые два-три года мы, вспоминал Иррзиглер, навещали его в музее, выбирая субботний или воскресный день, когда вход был бесплатным; оробевшие, мы шли вслед за ним по залам с картинами великих художников и восхищались при этом дядиной формой. Дядя Иррзиглера стал к тому времени старшим смотрителем, на лацкане форменной тужурки он носил латунную звездочку. По словам Иррзиглера, во время музейных посещений они были настолько переполнены благоговением и восторгом, что ничего не понимали из пояснений, которые давал дядя, собственнолично водивший их по залам. Впрочем, вряд ли был толк объяснять нам тогда Веронезе, сказал мне недавно Иррзиглер. Ведь и детей моей сестры, сказал он, тоже больше интересует моя мягкая обувь, нежели картины, а сама сестра не может глаз отвести от Рени, самого бездарного из выставленных здесь художников. Иррзиглер не любит Рени, потому что его не любит Регер. Мне подумалось, что Иррзиглер достиг большого навыка в усвоении регеровских мнений, он даже воспроизводит высказывания Регера, копируя его характерную интонацию. Сестра приходит в музей не картины смотреть, а меня проведать, сказал Иррзиглер. К искусству она равнодушна. Зато дети, когда я вожу их по залам, рассматривают картины с живым интересом. Последний раз я не мог оторвать их от Веласкеса, сказал он. Однажды господин Регер был столь любезен, рассказал как-то Иррзиглер, что пригласил меня с семьей в парк Пратер. Мы пошли туда в субботу после обеда, его супруга была тогда еще жива. Я стоял, наблюдая за Регером, который, как говорится, был погружен в созерцание Седобородого старика, и одновременно видел перед собою Иррзиглера, хотя его не было в зале Бордоне, но он будто возник у меня перед глазами, и я вспомнил, как на прошлой неделе Иррзиглер рассказывал мне о своей жизни, однако, вспоминая, я продолжал глядеть на Регера, который сидел на своей обтянутой бархатом скамье и меня, разумеется, не замечал. Иррзиглер поведал мне о том, что с детства мечтал стать венским полицейским, ему никогда не хотелось быть кем-нибудь другим, только полицейским. Иррзиглеру исполнилось двадцать три года, когда врачи в Россауевских казармах засвидетельствовали его непригодность для службы в полиции по причине