Только и надежды у нее было. Но и той не суждено было сбыться, не допустил Господь, дал детям своим еще один шанс. Узница разрешилась от бремени – одна, без повитух, без докторов, без сочувствия людского. Корчилась от боли на сыром полу. Ребенок разрывал ее тело. Прерывающимся голосом бормотала роженица слова древнего заклятья: «Встану я, младая, не помолясь, пойду не перекрестясь, из дверей в двери, из ворот в ворота, до черного моста, до гнилого погоста. Встану на досточки, потревожу мертвые косточки. Вставайте, вероотступники, разбудите самоубийц. Вставайте, самоубийцы, разбудите душегубов. Вставайте, душегубы, разбудите скоморохов. Вставайте, скоморохи, разбудите непрощеных. Вставайте, непрощеные, разбудите некрещеных. Вставайте, младенчики некрещеные, отвалите горюч-камень алатырь. В шуице огонь, в деснице смоль, лежит там сестра моя боль. Уж сестра ты сестра, ты не тронь меня. Пойди с гнилого погоста, до черного моста, из ворот в ворота, из дверей в двери. Пойди в люди…»
Тонкой горячей струей вышла из узницы вся кровь, но хватило сил еще взять на руки дитя и перегрызть пуповину. Увидела – девочка. Усмехнулась запекшимися губами и умерла.
Когда с утра принесли еду узнице – ребенок лежал у нее на обнаженной груди и сосал мертвое молоко…
Семенец словно слышал крики и ребячий плач…
– Добрым-то людям бы спохватиться вовремя, голыми руками удушить ублюдка, – продолжал старик, – но попустил Господь, род людской испытать снова решил. Взяли отродье и отвезли в воспитательный дом, из рожка выкормили. Обычные детишечки сотнями там мерли, но не эта тварь… А матушка-то ее, должно быть, воссела все же на адовом троне рядом со своим супругом, да только жжет ее этот трон… Очнулся, голубчик? Вот и славно. Голова гудет?
– Ничего. – Семенец с трудом сел на топчане, потянулся. Казалось, он много часов пролежал неподвижно, слушая речь старца. – А ведь ты, отче, гипнотизер.
– Это у вас в столицах гипнотизеры, – нахмурился Савин. – А мы квасок на особых грибочках настаиваем.
Семенец посмотрел на него и захохотал.
А ведь веселого было мало.
Сестра Боли стала приходить на землю каждый век. Раз в сто лет. Она всегда появлялась на свет в России и, путешествуя по миру, неизменно возвращалась на родину – о нет, ее родиной были неисповедимые глубины ада; а несчастная страна была местом, где она питалась.
Сто тридцать восемь душ норовила она забрать себе. Сто тридцать восемь душ, по числу жертв своей матери-садистки. Это была ее дань с человечества, души, которые не обретут ни рая, ни ада, ни радости, ни покоя, ни наказания. А ведь умные люди знают: даже наказание может принести покой и радость, если оно заслужено и ожидаемо. Они же попадали в непостижимое место, в прореху между мирами, где не было времени, где не было надежды, откуда их бледные тени являлись порой в мир живых, сетовать порой на свою горестную участь.