Наверное,
в тот момент
я умом
тронулась — не зря же
самоубийц
кладут в
психушку:
желание
покончить с
собой
аномально,
хотя при этом
все кажется
совершенно
логичным.
Например, мой
приятель
однажды
решил
повеситься
на моей кухне
— он был
сильно под
мухой. Когда
я возмущенно
потребовала
объяснить,
почему это
вешаться
надо у меня
дома, он резонно
ответил: «А
что, мне у
себя дома
вешаться, что
ли? Там у меня
мама...» А потом
отстегнул свой
ремень,
прицепил его
к крюку, где
лампа
крепилась,
встал на
табуретку,
засунул голову
в петлю и оттолкнулся.
Я успела
схватить его
за ноги, а он,
гад, был тяжелый
и орал, что я
ему помереть
не даю спокойно.
В конце
концов я
разозлилась
и устала держать
его на весу.
Он бы завис
там, мертвый,
но крюк из
потолка
вывалился —
не рассчитан
был на такие
грузы. Я
стала ругаться,
что он сломал
лампу,
повредил
потолок и
вообще идиот,
а он обиделся
и ушел. Так что
можно было
сделать
вывод, что
повеситься —
дело
непростое,
поэтому я
решила тут
же, в квартире
у Эдика,
вскрыть себе
вены. И
отправилась
в ванную.
***
—
Танька...
— М-м-м?..
— А ты
знаешь,
какого у тебя
цвета глаза сейчас?
— Не знаю.
Наверное,
карие, как
обычно?
— Нет в
тебе ничего обычного.
И глаза у
тебя сейчас
изумрудно-зеленые.
Я смотрю в
них уже целую
вечность, и их
цвет
почему-то больше
не меняется.
***
Она
взялась за
ручку двери,
и ее пальцы
накрыла чья-то
твердая
ладонь.
Варвара
вздрогнула
от неожиданности
— рука была ей
незнакома, но
привычного
желания
избежать
чужого
прикосновения
не возникло. «Не
пугайся», —
прошептал в
ухо голос,
явно не
принадлежащий
кому-либо из
присутствующих.
Варвара
обернулась —
на нее
смотрели два
невиданных
ранее зеленых
глаза. Цвет у
них был ну
просто
совершенно фантастический
— даже линз
таких ни у
кого во всей
Москве не было.
Другие черты
лица были
менее
примечательными,
хотя вполне приятными:
темные
волосы,
полные губы,
нос — островатый,
но глаза
такие, что не
забыла бы:
изумруд
настоящий. Ни
на одной из
прежних «сергий»
она это лицо
не встречала
и не засекла
момент, когда
его
обладатель
успел появиться
в квартире, —
никого вроде
бы после
прихода
милиции в ту
ночь не
впускали
больше.
Незнакомец
толкнул
дверь, и оба
очутились внутри
темной
ванной
комнаты с
квадратиком
маленького
окошка, через
которое из
кухни падал
тусклый свет.
Было слышно,
как капает
вода из
крана, из
комнат доносился
смех, звон
рюмок и
обрывки
анекдотов. Варвара
и незнакомец
стояли друг
напротив друга
молча, в
тесном
пространстве
между ванной
и батареей у
стены, и он не
отпускал ее
руку. Она
даже забыла,
зачем пошла
туда, но не
хотела, чтобы
он начал о
чем-либо спрашивать,
заговорить
самой не
хотелось тоже,
молчание не
тяготило.
Зеленые
глаза смотрели
с добротой и,
кажется, с
грустью, едва
читаемой во
взгляде. Он
перебирал ее
пальцы с
трепетом
старшеклассника,
впервые осмелившегося
взять за руку
своего
кумира чистой
красоты. Ей
нравились
эти движения,
она и не
думала
отдергивать
руку,
наоборот,
захотелось
самой вдруг
погладить
его — по щеке, узнать,
колючая ли.
Словно
прочитав
мысли, он
поднес
Варварину
ладонь к
своим губам и
тихонько
дунул в нее, а
потом прижал
к своему
лицу,
прикрывая ею
щетинистый
подбородок и
рот. Его
мягкие губы
смыкались и
размыкались
щелочкой,
приятно
щекотали.
Внезапно обе
ее руки будто
очнулись, и,
независимо
от сознания,
пустились в
странствия,
им неведомые:
та, что
только что
трогала его лицо,
блуждала
теперь на
затылке
среди жестковатых
волос, а
другая
вычерчивала
замысловатые
фигуры на его
шее, через
минуту — на груди,
переместилась
на живот...
Приблизилась
к пряжке,
слегка
дернулась от
металлического
холодка, но
прикоснулась
снова — ниже — и
замерла,
накрыв
горкой
горячую
плоть, стесненную
джинсовой
тканью.