— Если бы
мне
лазрешили
выблать
кальеру, я бы
не стала
иглать на
пианино. Я бы
стала иглать
на склипке!
— Ди! На скдипке?
— изумилась
Танька. Она и
впоследствии
не научилась
правильно
выговаривать
«р». — Но почему?
— Да
патамушта
склипка —
цалица
музыки! — торжественно
провозгласила
Ди. У той
абсолютно
все речевые
дефекты
прошли с
возрастом.
Через
неделю после
их разговора
Танька с пестрым
букетом
георгинов и
портфелем,
перешедшим
«по
наследству»
от
соседа-четвероклассника,
отправилась
в первый
класс.
Георгины еще
не успели
завять на
столе первой
учительницы,
как
произошло
иное событие.
Явилось
оно в образе
необычайно
высокой и сухопарой
тетеньки,
сильно
похожей на
дяденьку: с
короткой
стрижкой,
низким
голосом,
только с
помадой на
губах, очень
яркой.
Тетенька
вошла в класс
после уроков
и объявила,
что она из
музыкальной
школы, где в
классе
скрипки
случился
недобор, и
если из детей
кто-либо хочет
в скрипачи
записаться,
надо прийти с
родителями,
прослушивание
в три.
Упустить
такой шанс
Танька никак не
могла. Ни в
коем случае!
Только одна
проблема
нарисовалась:
мама была на
работе. Бабушки,
как на грех,
дома тоже не
оказалось, хоть
та работала
лишь по утрам
— церковной
певчей, а
после обеда
не
отлучалась
почти — ну
разве в
аптеку там,
за глазными
каплями, или
за кефиром в
молочный, или
по каким-то
еще
бабушковым
делам. Прочих
взрослых, кто
Таньку
изволил бы
сопроводить,
не имелось,
так что
«записываться
в скдипачи»,
она
отправилась
самостоятельно.
Добиралась
пешком. Пяти
копеек дома
не нашлось, а
в троллейбус
бесплатно
уже не посадили
бы, школьница
как-никак.
Всю
дорогу
Танька,
словно
летела и
тротуара
почти не
касалась.
Вошла в
огромный зал,
когда оттуда
кто-то
выкрикнул:
«Следующий!»
Танька
поняла сразу,
что кричали
ей.
За
длинным
столом, покрытым
бордовой
скатертью, с
графином
посередине,
сидели
семеро: лысый
старичок,
очень толстая
женщина, двое
строгих
мужчин в
белых рубашках,
при
галстуках,
лохматый
дядька в
очках,
брюнетка в
модном платье
из кримплена
и та самая —
высокая и сухопарая
тетенька с
яркой
помадой.
Без
своей
обычной
робости
Танька спела
им про
«улицу-улицу,
улицу широкую».
Хоть и
просили
исполнить
«любимую песенку»,
«улица» первой
пришла в
голову, так
как много раз
была прослушана
в мамином
исполнении
под аккордеон
и слова «до
чего ж ты
улица стала кривобокою»
запомнились
хорошо.
Танька пела, но
смотрела не
на комиссию,
а на портрет
старичка с
бородой, что
висел сбоку,
так что не
видела, каких
усилий
экзаменаторам
стоило
сохранять
серьезное
выражение
лица. На куплете
про «фонари
повешены — рыло
стало страшное»
один из двух
строгих
мужчин
попросил ее
остановиться.
Шестеро
глубоко
вздохнули, а
на сухопарую
тетеньку
напал дикий
кашель.
Откашлявшись,
она
выстукивала
карандашом
долгий ритм,
просила
Таньку его
повторять, и
нажимала
клавиши на
пианино,
чтобы, зажмурившись,
Танька
угадывала
ноты, и она послушно
выстукивала,
жмурилась,
угадывала и
повторяла
все, что было
велено.