«Бедный
мой, бедный…» —
вздыхала
Евпраксия Никитична,
умножая
отчаяние на
сочувствие. Кто-кто,
а сама-то она
точно знала,
каково ему было
на том пне
стоять: ей
однажды
пришлось побывать
в его шкуре.
Правда, давно
это было,
когда еще в
институте
училась.
Евпраксии
Никитичне, то
есть в ту
давнюю пору еще
Александре,
поручили
тогда читать
доклад о
шотландских
традициях.
Александра училась
прилежно, к
заданию
отнеслась
положительно
и доклад
готовила не
менее скрупулезно,
чем Вася свою
речь. Ее
выступление
тоже ватманом
сопровождалось
каким-то,
плюс географической
картой
Шотландии,
слайдами и
даже песней «My
Bonnie is over the ocean»[23].
Песню
предполагалось
спеть хором.
Но накануне
мероприятия
участники
«хора» всю
ночь напролет
горланили
вовсе не те
песни, развлекаясь
по
общежитиям —
сначала в
женском, потом
в мужском.
Так что, пока
Александра
вещала про килты
и хаггис[24], все
остальные
ритмично
раскачивали
лохматыми
головами в
такт ее
голосу,
аккомпанируя
неровным
храпом.
Первый
куплет она
спела в
одиночестве,
никто из
«хора»
проснуться
не
удосужился.
Припев «Брин
бак, брин бак,
брин бак май
бони цу мир[25]»
в исполнении
ее
сконфуженного
соло зазвучал
так
жалостливо,
что
благосклонная
к ее стараниям
преподавательница
не выдержала
и побежала по
аудитории,
пихая «хористов»
в бока, тряся
за плечи, и
грозно
кричала: «А
ну-ка пойте!
Пойте!!! Всем
петь сейчас
же!»
«Уж не
пойти ли, не попихать
ли этих… —
подумала
Евпраксия
Никитична,
глядя на
спящих
гномов, —
пусть хоть
похлопают
Васе ради
приличия».
Однако ей
сразу же
вспомнились
лица
сокурсников,
разбуженных
преподавательницей,
как одурело
те хлопали ресницами,
чесали под
мышками и
присоединяли
к ее
дрожащему
голосу свои
осипшие глотки:
«…е-бони-цу-ми-ии...
»[26].
Бывшая
Александра
рассыпалась
безудержным
смехом.
Несчастный
лидер
перевел
взгляд
потухших
глаз на любимую,
и,
смутившись,
она свела
скулы,
закусила
губу,
уставилась
на него с
пылкой
преданностью.
С
минуту Вася
молчал и
слушал то похрапывание
соплеменников,
то гулкие
удары своего
сердца.
Постепенно
выражение
его лица
стало
странно
меняться,
словно в двух
круглых
глазах
напротив он
неожиданно
разглядел
нечто
приятное, но
пока не
понял, что именно.
В бороде
сначала
блеснула
искра, за ней
вторая, затем
дрогнули
нервные уши:
непонятно
откуда
донесся до
них
фортепьянный
аккорд,
подхваченный
невидимым
контрабасом.
Следом
вступил
волшебный
тромбон, и
через
мгновения
над мерзлой
поляной
зазвучал изумительный
блюз.
«Он говорил,
что любовь —
это музыка...
И ведь был
прав, черт
возьми!» — и
Вася, забыв обо
всех
присутствующих
(кроме
одной-единственной),
почти запел
под аккомпанемент
джазовой
аранжировки: