Требуется Квазимодо (Ольховская) - страница 3

Единственный минус этих подмосковных заводиков – зимой они работать не могли, морозы не позволяли. Приходилось сворачивать лавочку до весны и переходить на поставку рабов для республик, то есть стран! – Кавказа.

Вот и этот заводик, затаившийся приблизительно километрах в ста от Москвы, дотягивал последние дни. У конвейера осталось совсем мало рабов – с наступлением холодов жить в землянках и работать на открытом воздухе могли только самые сильные и крепкие.

Хотя внешне о них этого сказать было бы нельзя.

Например, человек, к которому направились сейчас охранники, вообще непонятно каким образом удерживал свое исковерканное тело в вертикальном положении. Вернее, почти в вертикальном…

Его словно скрутили когда-то в жгут, вывернув ноги и руки самым невероятным образом, да так и оставили. И непонятно было – то ли это переломы неправильно срослись, то ли тело мужчины свело вечной судорогой.

В пользу последней версии свидетельствовало его лицо. Понять, как выглядит – или выглядел – этот несчастный на самом деле, было практически невозможно: мышцы лица чудовищно исказились, словно какой-то безумный кукольник, обкурившись травы, решил вылепить из глины свой личный глюк.

И вылепил. Утопив в складках щеки левый глаз, заставив вытаращиться правый, вытянув вперед нижнюю губу и втянув внутрь верхнюю…

Красавец, в общем, писаный. Особенно если ко всему вышеперечисленному добавить обритую наголо (чтобы вши раньше времени не загрызли) голову с отросшим «ежиком» грязно-серых волос. Вернее, волосы его скорее всего были черными, с проседью, но сейчас они выглядели порослью неопрятной плесени на покрытой шрамами голове.

Гришаня на цыпочках подкрался к складывавшему на поддон кирпичи бедолаге и резким движением руки выставил перед его глазами зеркало.

Увидев свое отражение, несчастный взвыл, отшатнулся, закрыл лицо скрюченными, похожими на клешни, руками и, упав на пол, забился в истерике, мыча что-то невразумительное.

Белобрысый, захлебываясь от восторга и регоча, отводил его руки-клешни от жуткого лица, вновь и вновь тыкал зеркало чуть ли в нос бедняге, глумливо выкрикивая:

– Свет мой, зеркальце, скажи да всю правду доложи – я ль на свете всех милее? А? Всех румяней и белее?

До тех пор, пока раб не заплакал, тихо и безнадежно.

– Ладно, хватит, – поморщился лысый, вовсе не разделявший веселья своего молодого напарника. – Хорош, говорю! И так народу мало осталось, а ты своими забавами еще одного из строя вывел!

– Ниче, щас я его подыму! – гыгыкнул Гришаня и лениво пнул скорчившегося в позе зародыша мужчину: – Эй, Немтырь, подъем! Хватит отдыхать, чучело! А то щас опять зеркало достану! Ну! Кому сказал!