Жан-Марк вернулся домой в четыре часа утра. Сон валил его с ног. Правда, Эртье сунул ему десять франков чаевых. Он постирал в раковине свою нейлоновую рубашку и повесил ее сушиться на дугу от душа. Вообще-то надо было бы еще постирать и носки с трусами: у него не было чистых на завтра. Тем хуже: эта дополнительная работа была уже ему не по силам. В целом день получился хорошим. Ночью шел двойной тариф. Тридцать плюс десять — сорок. Можно будет дня три обходить стороной университетскую столовую. Избегать этой толкотни, дешевого столовского запаха, создать себе иллюзию благополучия.
Жан-Марк приоткрыл окно, скользнул в постель, погасил лампу у изголовья. Вкус крутого яйца все еще ощущался у него во рту. Он закрыл глаза, и в памяти замерцали световые вывески. Проститутки с наштукатуренными щеками и кроваво-красными губами наклонялись к нему. Одна из них была похожа на Кароль. Он внезапно очнулся весь в поту. От тошнотворного голода тянуло желудок. Через оконный проем доносился глухой городской шум. В самой глубине комнаты покачивался обвисший силуэт какого-то повешенного. Он узнал в нем свою нейлоновую рубашку, которую покачивало легким ветерком в полумраке. Зачем он упорно продолжал жить, когда его ничего уже не интересовало? Все, что он смог сделать в этом году, — это поменять Кароль на Валерию и родной дом на комнату прислуги. Великолепное фиаско! Он сжал зубы, постарался об этом больше не думать, и ему захотелось стать мумией, тенью из костей и пергамента, предоставленной потоку времени.
Кто-то стучал кулаком в дверцу автомобиля. Яростный голос кричал:
— Жан-Марк! Жан-Марк!
Он с трудом разомкнул глаза. Вокруг него день уже был в разгаре.
Машина стояла посреди комнаты. Одеяло связывало ему ноги. Руль растворился у него в руках. Его рубашка висела в кабинке для душа.
— Жан-Марк! Ты здесь?
Он спрыгнул с кровати, поправил пижаму, открыл Даниэлю дверь и буркнул:
— Ты чего явился?
Затем сел на край матраса, зевнул, почесал затылок. Если бы не этот кретин, он мог бы еще спать два часа: как раз сегодня утром занятий не было!
Даниэль стоял перед ним с мертвенно-бледным лицом.
— Так что? — переспросил Жан-Марк.
— Ну вот, — сказал Даниэль, — со мной случилась скверная история: Даниэла беременна!
— Э, черт! — пробормотал Жан-Марк.
— Вот именно! — вздохнул Даниэль.
И словно лишившись после этого признания сил, рухнул на стул. У Жан-Марка было слишком много своих забот, чтобы чужие беды растрогали его. Первым порывом было у него не сочувствие брату, а раздражение из-за его неосмотрительности: