Эта могучая сила пѣсни, заглушающая въ человѣкѣ всякую скорбь и страданіе, возносящая и возвышающая его надъ ними и надъ всѣмъ остальнымъ міромъ, погружающая его въ міръ чистаго творчества, помимо всѣхъ жизненныхъ треволненій, превосходно рисуется въ стихотвореніи «Смерть соловья», гдѣ подъ видомъ соловья, переселеннаго изъ родныхъ мѣстъ въ шумную улицу столицы, задыхающаегося отъ душнаго воздуха и вѣчной пыли, терзаемаго несмолкаемымъ шумомъ колесъ, художественно рисуется жизнь самаго поэта.
И подъ уличные крики, топотъ лошадей,
Пѣсню звонкую защелкалъ узникъ-соловей.
И какъ будто въ бой вступая съ шумомъ городскимъ,
Мыслитъ: «я его осилю голосомъ своимъ»!
Гармонической волною, вольной чередой
Изъ тюрьмы несутся звуки пѣсни молодой
……
……
«О, осилю я, осилю шумъ вашъ наконецъ!»
Распаленный состязаньемъ думаетъ пѣвецъ.
А на улицѣ какъ будто бѣднаго дразня,
Все сильнѣе говоръ, крики, топотъ, стукотня…
……
Соловью какое дѣло? Изъ груди своей
Звуки всѣ, какіе только шевелятся въ ней,
Исторгаетъ онъ, и ноетъ, и болитъ она,
Безпредѣльнымъ напряженьемъ вся истощена.
Но пѣвецъ не слышитъ боли; въ гордомъ забытьи
Погрузился весь онъ въ звуки чудные свои.
Опьянѣлъ отъ вдохновенья, и чѣмъ жгуче, злѣй
Боль въ груди, тѣмъ громче, громче свищетъ соловей.
И слабѣя, надрываясь, силы, наконецъ,
Сокрушились, струны въ горлѣ лопнули; пѣвецъ
Заметался въ агоніи и, въ послѣдній разъ,
Разразился дивной трелью и – на вѣкъ угасъ.
А на улицѣ, къ страданью холодно тупа,
Продолжаетъ суетиться и сновать толпа.
И скрипятъ, гремятъ колеса все сильнѣй, сильнѣй,
Точно рады, что загубленъ ими соловей.
Но, однажды вырвавшаяся изъ души, эта пѣсня является уже оторванною отъ жизни поэта и не всегда прививается къ другой жизни, не всегда встрѣчаетъ братскій отзывъ. Общество остается къ ней, зачастую, точно также равнодушнымъ, какъ тѣ колеса, которыя точно радовались, «что загубленъ ими соловей». А между тѣмъ, сочувствіе составляетъ одну изъ вдохновляющихъ стихій поэта; безъ него чувствуетъ онъ связаннымъ, обезсиленнымъ самое свое вдохновеніе и наряду съ внутреннимъ блаженствомъ, доставляемымъ изліяніемъ души своей въ пѣсняхъ, возникаетъ скорбное сознаніе своего одиночества, безплодности пѣсни своей и жизни, сомнѣніе въ себѣ, своей цѣли и своихъ силахъ. Отсюда начинаются горе и страданія поэта, тоска одиночества; чувство оторванности отъ міра. Отказаться же отъ пѣсни истинно-творческая, поэтическая душа не въ состояніи,