На квартире у Зильбера Софи появлялась все реже. Обычно они встречались в каком-нибудь кафе, оттуда шли в другое кафе или в оперу. Потом Софи позволяла Зильберу проводить ее домой, но к себе не приглашала — ни разу даже не показала ему свою комнату. Зильбер скрепя сердце принимал это как должное, как стремление оберечь то, что он с улыбкой называл ее личной жизнью. Она еще слишком юна, думал он, чтобы поступиться этой жизнью ради него.
Софи никогда толком не знала, чем занимался Зильбер, когда жил не у них, и теперь у нее тоже было самое туманное представление о том, как он добывает средства к жизни. Ей было известно только, что он коммерсант. Но, по-видимому, в последние годы дела его шли неважно, потому что он начал во многом себе отказывать, и когда бы она ни позвонила ему по телефону или ни зашла сама, он неизменно оказывался дома. Чаще всего сидел за книгой или с лупой в руках копался в своей коллекции окаменелостей, куда нередко разрешал заглядывать Софи в ее детские годы. Многие из этих камней он собрал в горах, у подножья которых жили Софи с матерью, и ей вспоминались их прогулки втроем, откуда Зилъбер возвращался с рюкзаком, полным камней. Когда она была еще маленькой, эта его страсть ее раздражала: если он считал, что в какой-нибудь груде обыкновенных камней может найтись нечто стоящее, ей приказывали терпеливо ждать, пока он всю эту груду не переберёт.
Его нынешняя готовность всякий раз, когда бы ни пришла Софи, оторваться от своих минералов и всецело посвятить себя ей, навела ее на мысль о том, какое большое место заняла она в его жизни. Зильбер старался это скрывать, но Софи все яснее чувствовала, что он живет уже только ею. И она с ужасом представила себе, как он сидит все время дома и ждет, чтобы она позвала его, чтобы она попросила его сделать то, что казалось ему теперь единственно важным. Словно бы все силы, какие еще у него оставались, он сосредоточил на ней, отказавшись от иных дел и забот. И не то чтобы в последнее время он особенно сдал, он даже не так уж и состарился. Только похудел, и глаза его мерцали тихим огнем, позволяя предполагать что скоро в них вспыхнет яркое пламя.
И все-таки он был прежним Зильбером: вставал с места, чтобы пододвинуть ей стул пли набросить на плечи жакет, и все это делал с такой естественностью, которую Софи могла оценить лишь в тех случаях, когда незадолго перед тем или вскоре после того встречалась с другими людьми, отнюдь не отличавшимися ненавязчивой заботой Зильбера.
Однажды на кухне его домоправительница сказала Софи, что он часами бродит по городу. Она определяет это по ботинкам. Зато, если кто-то хочет переговорить с ним по делу, он отказывается, каждый раз под новым предлогом. «Ума не приложу, чем это может кончится», — говорила старая женщина, чистя овощи для обеда.