Похоже было, что все, кого она причисляла к себе подобным, готовились к какому-то событию, к чему-то, что должно было произойти совсем скоро, а до тех пор оно тяготило их, как тайна, в которую они не могли посвятить Амариллис Лугоцвет, хотя все в равной мере жили под влиянием этого надвигающегося события. И Амариллис Лугоцвет погрузилась в многочасовое раздумье, она пыталась вспомнить многое, происходившее с нею за ее долгую жизнь, но то, чего она доискивалась, покоилось на самом дне ее памяти, окутанное плотным слоем тумана, и она все никак не могла извлечь это на поверхность, сколько бы указаний ни давали ей нескончаемые ночные сновидения, скорее мучившие, чем вносившие ясность.
Но и то, что всплыло в ее сознании от этого сосредоточенного раздумья, пришло, казалось, из давно забытых времен, можно сказать, из иной жизни, и впервые с тех пор, как она поселилась в этом чарующе-прекрасном альпийском крае, у нее возник вопрос, здесь ли ее настоящее место.
Только коротышка Евсевий, который летом иногда приносил ей свежих гольцов, во всем оставался прежним. Он рассказывал ей разные деревенские новости, сыпал смешными анекдотами, которые позднее, в феврале, будут напечатаны в «карнавальных листках», и вообще всячески ее развлекал. Но и он тоже, хотя и не столь пугающим образом, как остальные, в свое последнее посещение отклонился от обычных тем и увлеченно говорил о хризантемах, которые, можно надеяться, ко Дню всех святых распустятся и будут в полном цвету — ведь без хризантем ничего не выйдет!..
Говоря это, он косился на нее, словно был не вполне уверен, известно ли ей, что он имеет в виду. Она же со своей стороны, никак не осмеливалась задать вопрос, потому что в конце концов была наделена известным даром предвидения, только этот ее дар то ли от невнимания к нему, то ли от редкого им пользования, а может, по какой другой причине совсем зачах, во всяком случае, не предуведомлял ее о предстоящих событиях, если не считать каких-то смутных догадок, сколько ни пыталась она к нему взывать с помощью сосредоточенных размышлений.
Это время могло бы стать для Амариллис Лугоцвет временем отдохновения и покоя, о котором она, в глубине души, мечтала уже давно, но внутреннее беспокойство все росло и росло в ней, и она сама чувствовала, как ее бросает из одной крайности в другую.
Она вспоминала свои давно минувшие любовные связи, и сердце ее начинало биться, словно она переживала их еще сейчас. Вместе с тем она вспомнила и давно забытые ею обязанности, от которых чувствовала себя освобожденной в течение тех долгих лет, что прожила в этой местности. И только пропажа амариллия заронила в нее подозрение, что, может быть, кто-то другой втайне исполняет эти обязанности вместо нее.