— По образованию и по склонности, доктор Поттерли, я гипероптик с уклоном в малую гравитику. Так я охарактеризовал себя, когда подавал заявление на факультет. Официально это пока еще не моя область специализации, но именно ее я собираюсь выбрать. Только ее! А нейтриникой я вообще не занимался.
— Почему? — немедленно спросил Поттерли.
Фостер с недоумением посмотрел на него. Такие бесцеремонные расспросы о чужом профессиональном статусе, естественно, вызывали раздражение. И он ответил уже менее любезным тоном:
— Там, где я учился, курса нейтриники не читали.
— Бог мой, где же вы учились?
— В Массачусетском технологическом институте, — невозмутимо ответил Фостер.
— И там не преподают нейтринику?
— Нет. — Фостер чувствовал, что краснеет, и начал оправдываться: — Это же очень узкая тема, не имеющая особого значения. Хроноскопия, пожалуй, обладает некоторой ценностью, но другого практического применения у нейтриники нет, а сама по себе хроноскопия — это тупик.
Историк бросил на него возбужденный взгляд:
— Скажите мне только одно: вы можете назвать специалиста по нейтринике?
— Нет, не могу, — грубо ответил Фостер.
— Ну, в таком случае вы, может быть, знаете учебное заведение, где преподают нейтринику?
— Нет, не знаю.
Поттерли улыбнулся кривой невеселой улыбкой. Фостеру эта улыбка не понравилась, она показалась ему оскорбительной, и он настолько рассердился, что даже сказал:
— Позволю себе заметить, сэр, что вы переступаете границы.
— Что?
— Я говорю, что вам, историку, интересоваться какой-либо областью физики, интересоваться профессионально, — это… — он умолк, не решаясь все-таки произнести последнее слово вслух.
— Неэтично?
— Вот именно, профессор Поттерли.
— Меня толкают на это результаты моих исследований, — сказал Поттерли напряженным шепотом.
— В таком случае вам следует обратиться в Комиссию по делам науки. Если Комиссия разрешит…
— Я уже обращался туда, но безрезультатно.
— Тогда вы, разумеется, должны прекратить эти исследования.
Фостер чувствовал, что говорит, как самодовольный педант, гордящийся своей добропорядочностью, но не мог же он допустить, чтобы этот человек спровоцировал его на проявление интеллектуальной анархии. Он ведь только начинает свою научную карьеру и не имеет права рисковать по-глупому.
Но, очевидно, его слова задели Поттерли. Без всякого предупреждения историк разразился бурей слов, каждое из которых свидетельствовало о полной безответственности.
— Ученые, — сказал он, — могут считаться свободными только в том случае, если они свободно следуют своему свободному любопытству. Наука, — сказал он, — силой загнанная в заранее определенную колею теми, в чьих руках сосредоточены деньги и власть, становится рабской и неминуемо загнивает. Никто, — сказал он, — не имеет права распоряжаться интеллектуальными интересами других.