Им говорили, что даже имена их хорошо звучат вместе. «Хьюго и Джорджи» или «Джорджи и Хьюго», в зависимости от того, чье имя было в данный момент на слуху у публики.
Журналистский рейтинг понять непросто. Хьюго Кэррол и Джорджи Чейз (в частной жизни, как и в профессиональной, они пользовались своей фамилией) любили показывать, что такие вещи их мало волнуют. Каждый из них много значил сам по себе, а уж вместе они были лучше всех. Каждый в отдельности был приманкой номер один для хозяев модных гостиных Нью-Йорка и Вашингтона. А уж если на какой-нибудь прием удавалось заманить обоих, акции хозяев тут же подскакивали.
На привилегированных сборищах журналистов, политиков, лоббистов и просто богатых зануд всех типов и мастей они никогда не соперничали. С самого начала они смотрелись как одна команда, которая не боится риска и прекрасно с ним справляется. И к тому же еще удачный брак. Все это вызывало зависть не только у врагов, но и у самых преданных друзей и коллег.
— Однажды, малышка, ты перестараешься, испытывая мое терпение, — сказал Хьюго все тем же жестким голосом. Кулаки его разжались. Хьюго сумел овладеть собой. Гнев, чуть не взявший верх над воспитанием, перешел теперь в ледяную неприязнь. Иногда Хьюго ненавидел жену. — Я не твою долбаную славу ненавижу — самый «классный», «устрашающий», «могучий» редактор журнала, — он старался уколоть ее больнее. — Я ненавижу твою самоуверенность.
— Ты переносишь на меня свой психологический стереотип. — Джорджи сказала это так, как будто говорила с несмышленым ребенком. Она знала, что такой тон бесит Хьюго больше всего на свете.
— Это твоя самоуверенность, Хьюго, не дает тебе смириться с тем, что я также преуспеваю, как и ты.
— О, Господи! Шесть визитов к этому чертову психоаналитику, которому лижут пятки все твои друзья, неспособные иметь хоть одну собственную мысль, то есть, давай будем откровенны, большинство твоих друзей, — и уже пасть раскрыть не можешь, чтобы не повторять, как попугай, эту его чушь «психологический стереотип…».
Хьюго почти выплюнул эти слова. Он помнил из детства, как фермеры стояли на крыльце деревенских лавочек и точным плевком посылали в урну струю коричневой от табака слюны. Грубость фермеров вызывала в нем одновременно восхищение и отвращение. Они олицетворяли собой все, чего не было в его сверхреспектабельном семействе.
— «Стереотип»… — повторил он саркастически. — Любая критика в твой адрес должна быть теперь «психологически интерпретирована». Все-то хотят свалить на тебя свои недостатки. Ты — великая Джорджи, олицетворение образа Венеры и Мадонны для каждого мужчины и каждой женщины, в тебя — чего там зря скромничать — сам Господь вселился, — да ты теперь выше всякой критики! Каждый, кто осмелится предположить, что ты становишься слишком большим гвоздем программы, всего-навсего «переносит на тебя свой психологический стереотип».