Закат был прекрасен, но меня одолевали такие мрачные мысли, что было не до любования его красотой. Фаро решил составить мне компанию, чему я очень обрадовалась. Он даже захотел войти вместе со мной в церковь, и я ему разрешила, велела только вести себя тихо.
Стены нашей церкви изнутри выкрашены белым, правда, краска немного поблекла и в тусклом вечернем свете выглядела бледно-серой. Церквушка совсем маленькая — всего одна квадратная комнатка с семью скамьями; но только у двух из них есть спинки, остальные больше похожи на садовые лавочки. Кафедры для проповедника нет, вместо неё лишь небольшой подиум. За алтарём два узких окна, в боковых стенах тоже по окну, столь же узких, так что в церквушке всегда царит полумрак. И тишина.
Я присела на переднюю скамью, там, где посветлей, и с полчаса читала Библию и молилась за мистера Лумиса. Просила, чтобы он дожил до утра, на большее я не осмеливалась.
Даже если он, возможно, и убийца, я не хочу, чтобы он умер.
5 июня, утро
Он дожил до утра.
Один раз я уже почти было уверилась, что мой пациент умер. Я спала на диване в гостиной, и за всю ночь из комнаты больного не донеслось ни звука. Собственно, я даже и не спала, а так — задрёмывала по временам, а в промежутках ходила справиться, как там мистер Лумис. Часа в два ночи я опять наведалась к нему, прислушалась к дыханию — и не услышала его! Я перепугалась так, что у самой сердце едва не остановилось. Помолившись, я подошла поближе и, слава Богу, с расстояния примерно в один фут от его кровати расслышала, что он дышит, только еле-еле различимо, неглубоко и быстро. Все остальные разы было то же самое; и всё же он не переставал дышать. Я всё время поддерживала огонь в камине и каждый час меняла в грелке воду и подкладывала её в ноги больному. Они ужасно холодные, уверена — кровь в них не поступает.
Наконец настало утро. Я приготовила себе лёгкий завтрак, сварила кофе; хотя аппетит отсутствовал напрочь, поесть было необходимо. Сходила также подоила корову; если я и впредь буду пренебрегать доением, боюсь, она скоро совсем потеряет молоко, тем более что телёнок уже полностью перешёл на травяной корм. Когда я вернулась, в комнате уже было светло. Я взглянула на больного: он был бледен, как мертвец. Температуру измерять не стала, зато посчитала частоту дыхания. Он делал почти пятьдесят вздохов в минуту; из школьного курса мне помнилось, что нормальный ритм — около шестнадцати. Прикоснувшись к губам своего пациента, вспухшим, серым и растрескавшимся, я обнаружила, что они сухи, как песок в пустыне. Взяв чистую тряпочку, я намочила её уголок в воде, потом приложила его к губам мистера Лумиса и осторожно сжала мокрую ткань пальцами, чтобы капелька стекла ему в рот. Напоить его из стакана я не решалась: он мог бы подавиться и задохнуться. Обмыла его лицо, липкое от ледяного пота.