Одним словом, обычный будничный день. И даже новое событие, случившееся за ужином, было не таким уж пугающим.
Шесть тридцать, я вожусь на кухне. Ужин уже почти готов; собственно, я начала класть на поднос приборы, когда со стороны спальни мистера Лумиса послышался стук тросточки и звук шагов, несколько более уверенных, чем раньше. Я подумала, что он, наверно, пойдёт на веранду, и застыла, прислушиваясь. Нет, он повернул в направлении задней части дома, в мою сторону. Неужели он идёт на кухню? Ножки стула царапнули пол, потом раздался глухой стук — наверно, мистер Лумис сел на стул. Так оно и оказалось: он уселся у стола в столовой. Увидев, что я смотрю на него сквозь арку, он сказал:
— Мне больше необязательно подавать еду в постель. Я всё ещё слаб, но уже не болен.
Я убрала поднос и накрыла в столовой. Мы ужинали вместе: мистер Лумис на одном конце стола, я — на другом. Он даже попытался завести беседу:
— Я видел тебя на тракторе. Сидел на крыльце, смотрел.
Я сказала:
— Вот как?
— Было жарко на солнце?
— Немного. Не очень.
— На некоторых тракторах устанавливают навес для водителя.
— Да, их можно было купить. Отец так и не купил. Он любил работать на солнышке. Когда начинало слишком припекать, надевал соломенную шляпу.
Последовала пауза, некоторое время мы ели молча. Затем мистер Лумис произнёс:
— По-моему, кукуруза выглядит что надо. — Это он старался сказать мне приятное.
— Нормально. Бобы тоже, — отозвалась я.
— И огород хорош.
Собственно говоря, мы сейчас ели шпинат с этого самого огорода, а через несколько дней пойдёт горох.
Мой собеседник продолжал непринуждённо болтать в том же духе, и я по мере сил старалась поддерживать разговор. Даже поведала о восьми новых цыплятах. И в результате почувствовала, как моя скованность понемногу отступает — что и было, по всей вероятности, целью мистера Лумиса.
После обеда я, как обычно, помыла посуду и подмела пол. Меня одолевала отчаянная зевота: весь день пришлось тяжело трудиться, а ведь накануне я почти не спала. Выйдя из кухни, я увидела, что мистер Лумис не ушёл обратно в свою спальню; по-видимому, решив, что он больше не болен и валяться в постели ему ни к чему, он расположился в гостиной, в большом кресле, в котором любил по вечерам сидеть мой отец. Мистер Лумис даже зажёг две лампы, хотя в комнате ещё не было по-настоящему темно, ведь на дворе стояли сумерки.
Он сказал:
— Ты помнишь: когда я был болен — ты кое-что сделала?
Я сразу всполошилась, вообразив, что он сейчас упомянет о том, что я держала его за руку и всё такое.