пшеницы.
В рядах раздался смех. Чжан повернул голову и посмотрел — стало тихо.
— Указание сочжана такое: каждая семья обязательно должна выделить нашим братьям, прибывшим из внутреннего Китая, и землю, и скот. Кто не выполнит, будет наказан, поняли? — требовательно сказал переводчик.
Видимо, люди смирились с судьбой, потому что никто не проронил ни слова, наоборот, стало еще тише.
— У нас, — проговорил, склонившись, шанъё, — молчание — знак согласия, господин Чжан-дажэнь.
— Хао — хорошо! — ответил Чжан довольно и повернулся было уйти, как вдруг из толпы выскочил широкоплечий джигит.
— Эй! — крикнул он старосте. — Ты что, заживо нас продаешь?
Лишь теперь толпа глухо зароптала.
— Замолчи, голоногий, или тебя живым зароют! — заорал шанъё.
— Как мы будем жить, братья, если свои скудные клочки земли и еле стоящих на ногах лошадей отдадим пришлым?
— Правильно говоришь, окям[15] Хетахун!
— Поборы увеличивают, по миру хотят пустить!
— Думают нас извести, а землю отдать пришлым!
Несколько дехкан криками поддержали Хетахуна. Их слова, рвавшиеся из глубины души, нарушили ледяное безмолвие толпы, она зароптала, заволновалась, но в дело вмешались те, кто считался в селении влиятельным.
— Эй, люди! Успокойтесь! Разве можно противостоять властям? В беду попадем из-за таких, как Хетяк! — надрывался один.
— Кого вы слушаете? Хетяк приведет нас в огонь! — вторил другой.
— Да, люди, это так. Такие, как Хетяк, только воду мутят. По законам шариата их надо удавить мешками с песком, — подал голос стоявший с четками в руках сельский имам.
— Братья, нож дошел до кости — чего же теперь жалеть? — закричал было Хетахун, но по знаку сочжана солдаты схватили его и заперли в амбар.
— Земляки! Неужели предадим Хетахуна? — крикнул какой-то дехканин, но никто не поддержал его.
Солдаты ввели во двор десятка полтора избитых, окровавленных людей, с колодками на руках, — и те, кто недавно роптал, потеснились было в толпу, но сочжан велел схватить их. Крикунов тоже заперли в амбар, вместе с приведенными.
— Ну, кто еще хочет выступить против распоряжений правительства? — расправил плечи Чжан-сочжан.
Народ молчал.
— Сейчас привели бунтовщиков из соседних селений, — сообщил переводчик.
— Такова участь всех, кто выступает против правительства, — назидательно изрек имам.
Чжан-сочжан велел разойтись всем, кроме старейшин. Когда двор опустел, старейшинам было указано, сколько выделить земли, сколько собрать скота и семян для переселенцев из внутреннего Китая. Основная тяжесть обложения падала, конечно, на долю тружеников…
Обойдя восемь селений, Чжан-сочжан получил в подарок восемь иноходцев, которых пустил пастись в косяк лошадей знакомого бая; на пятьсот серебряных монет-юаней, полученных за то, что отпустил на свободу нескольких арестованных, приказал старосте купить и содержать овец. Сейчас перед сочжаном красовался саврасый иноходец под пекинским седлом, невдалеке стояли кучкой сельские богатеи — они пришли проводить знатного гостя. Чжан шагнул к коню, и его чуть не на руках взгромоздили в седло. Чиновник возвышался на коне как кувшин: казалось, вот-вот свалится.