Отец Василий почесал шею под бородой:
– Нельзя.
И поехали. Матушка вслед машину осенила крестным знамением, вытерла концом платка глаза и отправилась хлопотать по хозяйству.
Вскоре «уазик» на трассу выбрался, побежал скорее. Иван Евдокимыч мужик немногословный, баранку крутит, молчит. А отец Василий и рад. Он сидит рядышком, как будто в окно природу разглядывает. А что там разглядывать-то? Елки да сосны, они везде одинаковы. Что до Ветлуги, что после нее. Смотрит на них отец Василий, а сам все думает, что там да как? Думает и волнуется все сильнее. Аж под ложечкой у него сосет от этого бесполезного волнения.
В таком неровном расположении духа он пребывал в течение всей поездки, даже обедать по дороге чем Бог послал отказался, я, говорит, ныне на пище святого Антония, иначе сказать, воздержусь. И утром, ранехонько пробудившись в квартире племянника, опять стал волноваться.
И в собор он явился раньше всех. Потом приехали иподьяконы, стали готовить архиерейское облачение, расставлять дикирии-трикирии и всякую иную утварь, а отец Василий стоял в сторонке возле жертвенника, наблюдал за ними, вспоминая службы прежнего, ушедшего в лучший мир владыки, с которым находился в дружеских отношениях и нередко даже в архиерейском доме чайком со свежими баранками бывал угощаем. И сам преосвященного принимал на приходе с радостью великой и всеми необходимыми почестями. А после Божественной литургии они ловили с владыкой пескарей в светлой речке под яром и беседовали о вечном.
Наконец прибыл отец секретарь. Похристосовавшись с отцом Василием, деловито спросил, привез ли тот палицу для награждения. Тут отец Василий окончательно растерялся, потому что палицу он не привез, у него ее и не было даже.
– Ничего, – успокоил отец секретарь. – Не волнуйся, я позаботился, прихватил от своего старого облачения. Ну а после сошьешь.
– Спаси Господи! – поблагодарил отец Василий, а сам еще больше заволновался и стал мысленно себя ругать старым бестолковым склеротиком.
Сослуживали архиерею четыре пары. Когда священники, еще до приезда владыки, облачились, отцу Василию стало совсем худо: у всех были новые, из одной ткани и по единому образцу сшитые облачения, и ему казалось, что он в своей бархатной, из скатертей скроенной ризе не вписывается в стройный ряд молодого священства, выглядит на фоне их этакой белой вороной. Так оно и было, конечно. Но все молчали, только ключарь собора как холодной водой окатил:
– Ты что же, отец, не в брачной одежде?
– Так уж какая есть, батюшка! – со смущением ответил отец Василий. И почувствовал, как дрожат руки. Волосы под камилавкой стали мокрыми от пота.