Да, после такого не выживают. И за какие заслуги, или прегрешения, она вместо уготованной всем умершим участи получила вторую жизнь? Произошедшее было неправильным, невозможным, однако же перед ним сидит эта перепуганная девушка и с явной надеждой смотрит, ожидая его решения.
– Так, чадо, – начал отец Иоанн, – братьям скажем, что Творец в великой милости своей спас тебя от великой опасности и перенес в обитель. Откуда – говорить нельзя, дабы не осквернят таинств Его. Так никто не посмеет причинить тебе зло, ведь на тебя снизошла милость Его. Согласна?
Девушка шумно выдохнула и подняла на монаха сине-зеленые уже почти спокойные глаза.
– Да.
– Вот и славно, – кивнул настоятель. – Рукодельничать умеешь?
Вопрос поставил меня в тупик. Моя мама прекрасно шила и вязала, я же могла только заштопать дыру или пришить пуговицы. Можно ли это назвать рукоделием? В Средние века шить и вышивать умели все женщины, только крестьянки делали это для нужд своей семьи или на продажу, а дворянки по большей части, чтобы заполнить досуг или совершить подношение храму в виде очередного покрова на алтарь. Вряд ли мои скромные умения могут сослужить хоть какую-то службу.
– Нет, – ответила я.
– Готовить? Убирать?
Кажется, старик решил пристроить меня к какой-нибудь работе. Закономерно, раз уж я умерла у себя, то вряд ли у меня есть хоть какой-то шанс вернуться, значит, надо как-то осваиваться на местности. И вряд ли в этом чужом мире женщина может зарабатывать иначе, как готовкой, уборкой или рукоделием. Или продажей собственного тела, но такой вариант меня прельщает в той же мере, что и вероятность сожжения на костре.
– Это могу.
– Будешь помогать братьям на кухне, – сказал монах. – Пока сойдет, а потом, может еще что придумаю. Зваться будешь так, как мне сперва назвалась, Ирой.
Я кивнула, принимая свою не самую заманчивую участь. Ну что ж, повариха, так повариха. Могло быть гораздо хуже, а так и живая, и с крышей над головой, и голодать точно не буду. Лучше, чем ничего.
Старик, назвавшийся отцом Иоанном, показал мне небольшую комнату, точно такую же, как та, в которой жил сам, небольшую, не слишком теплую, с жесткой кроватью, столом, табуретом и сундуком. Вряд ли можно было ожидать иного от монастыря. На столешнице лежала потрепанная книжка, затертая десятками рук до меня, местное святое писание. Я пообещала себе, что ознакомлюсь с ним сегодня же, чтобы не попасть впросак при разговоре с местными. Мне нужно скрыться среди толпы, не выделяясь ничем, ни поведением, ни одеждой, ни речью. А уж если меня угораздит попасться на незнании религиозных догматов, то уж точно ничем хорошим это не обернется, в нашем Средневековье жгли и топили за гораздо меньшие проступки, а то и просто цвет волом, глаз или родинки не там, где надо.