Оттолкнувшись от умывальника, я подошел к двери и осторожно выглянул в коридор.
Тишина. Пустота. Темнота. Ну – не совсем темнота. Без фонарика вполне можно обойтись.
Дозарядив обрез, я в обход центрального холла прокрался к выходу на перрон, выскочил на улицу, и кожу немедленно обжег холод разлитой в воздухе магической энергии.
Надо убираться отсюда, пока передозировку не схватил.
Выйдя из-под перехода-конкорса, я глянул в небо, и вид скручивавшихся в гигантскую воронку тяжелых снеговых облаков буквально вдавил меня в асфальт. Стряхнув оцепенение, подобрался к краю перрона, осторожно сполз к рельсам и зашагал к замершему на путях грузовому составу.
Изогнутое зеркало границы свертка колебалось метрах в двухстах от вокзала, и чем ближе к нему приближался, тем сильней накатывала слабость. Ноги подгибались, приходилось опираться на вагоны и переводить сбившееся дыхание. Сердце давило, бок дергало, в голове шумело. Но медлить нельзя. Промедлю – здесь и останусь. Снежком присыпанный, ага.
Идти, идти, идти…
А потом мир вдруг кончился, и в воздухе задрожало мое собственное отражение. Бледное, с бескровными губами, припухшим носом и запавшими глазами. В одной руке опущенный стволом вниз дробовик, в другой нож с синевато-зеленым обоюдоострым клинком…
Нож?! Откуда?!
И вообще, что здесь…
Не успев вовремя остановиться, я врезался в призрачное зеркало; оно немедленно разлетелось на бессчетные осколки, и водоворот их обжигающе-холодных граней затянул меня во тьму.
Затянул во тьму, а вышвырнул на гравий невысокой железнодорожной насыпи. Я скатился с нее в густую траву и отрешенно уставился в самое обыкновенное, слегка подернутое серой дымкой смога небо.
Шевелиться не было сил. Да и не хотелось. Хотелось просто лежать, всем телом впитывая тепло летнего дня.
Лето – это хорошо. Куда лучше, чем промозглый холод царившей в свертке зимы.
Лежал бы так и лежал. Но нельзя.
Достав из нагрудного кармана штормовки телефон, я ткнул в иконку быстрого набора и поднес мобильник к уху.
– Ну? – ответил Шептало на вызов через три или четыре гудка. – Сделал?
– Шеф, усе пропало, – даже не пытаясь подражать интонациям Папанова, прохрипел я.
Шеф отозвался нецензурно. Сразу осекся, будто был не один, и уточнил:
– Что случилось?
Я рассказал. Владимир Николаевич помолчал, потом спросил:
– Ты где?
– К северу от вокзала, на путях.
– Сейчас заберут, – пообещал куратор и отключился.
Оно и к лучшему: разговаривать больше не оставалось сил. Кровопотеря, мать ее…
Земля подо мной раскачивалась все сильнее и сильнее, я прикрыл глаза ладонью и как-то совершенно незаметно для себя провалился в забытье.