Эдик молчал. Захаров выпустил подбородок, повернулся к дивану.
– Уступите, капитан, мальчишку мне, дам хорошую цену!
Немец как-то неопределенно усмехнулся, повторил свое:
– Кеннен зи ин?
Однако не стал дожидаться ответа, перевел взгляд на Эдика:
– Ви есть знайт дрюг дрюг?
Эдик не успел раскрыть рта, его опередил Захаров – он прямо-таки взбурлил от негодования:
– Хорошенькое дельце! – накинулся на капитана. – Вы так спрашиваете, точно готовы заподозрить меня в связях с подпольщиками.
– Найн, найн,- поднял тот обе руки, – найн!
– Мало ли с кем я был знаком до вашего прихода! – продолжал возмущаться Захаров.
– Гут, гут, мы вам доверять.
– Тогда уступите мальчишку, у меня свои виды на него. Повторяю, дам хорошую цену.
– Папиргельд (бумажные деньги) ? – покривился немец.
– Ну, услужу чем-нибудь. Во всяком случае, за мной не пропадет.
– Гут, за добрый услуг, – согласился немец, вновь усмехнувшись,- за добрый услуг можьно догофор: вам – мальшик, мне – это…
Помахал листком.
– Кто писаль? Кто есть аутор?
Захаров склонился в церемонном полупоклоне:
– По-моему, капитан, у вас были возможности убедиться, что я умею, – последнее слово он произнес с нажимом, – умею делать людей разговорчивыми. Будьте спокойны, у меня этот молчун все выложит!
Резкий телефонный звонок заставил подняться с дивана немца.
Отвлек и внимание Захарова, который откровенно прислушивался к разговору. Судя по всему, понимал чужую речь.
– Мы должны ехать? – спросил у капитана, когда тот опустил трубку на рычаг.
Немец с недовольным видом подтвердил, начал одеваться. Захаров в раздумье поглядел на Эдика, потом переключился на массивную, обитую железом дверь, с нее – на забранное решеткой окно. Невольно проследив за его взглядом, Эдик подумал, что до войны в этой комнате размещалось, верно, что-нибудь вроде кассы.
– Пожалуй, можно оставить мальчишку до нашего возвращения здесь, – обратился Захаров к немцу, подергав решетку. – Мне кажется, надежно.
– О, я, я,- ухмыльнулся немец, – карцер гут!
Через минуту Эдик остался в одиночестве и, дождавшись, когда стихнут в коридоре шаги, стал, подобно Захарову, тоже обследовать окно «карцера». Только с другой, конечно, целью.
Оно было с двойными рамами и мутными, давно не мытыми стеклами, но его интересовали в первую очередь не рамы и стекла, а железные прутья, что разграфили изнутри оконный проем. Ухватился за один из них, рванул к себе, толкнул от себя – прут даже не шелохнулся. Перешел к следующему – тот же результат.
«Крепко сделано, черт!» – ругнулся про себя.
Все же начал перебирать их поочередно, надеясь, вдруг который-то удастся расшатать и отогнуть. Отогнуть настолько, чтобы протиснуться.