Припрятал подполковник и ящик гранат, попавший в госпиталь неведомыми путями войны. Гранаты, правда, неважные, немецкие, с длинной деревянной ручкой, очень неудобные для партизанской борьбы в городских условиях – но все-таки гранаты. У нас в отряде на них надевали самодельные металлические кожухи и использовали для ночных налетов.
– Вот бы еще автоматы. Эх! – Бела-бачи почесал затылок.- Вы католик?.. За автоматы мы бы вас в святые произвели.
– Автоматов нет. – Блестящие лакированные сапоги виновато скрипнули. – Если только штуки три-четыре.
Я встрепенулся: три автомата означали еще минимум шесть после первой же удачной операции.
Конечно, Бела-бачи тоже отлично понимал это, но виду не подал, даже недовольно поморщился.
– Три?.. Тоже на складе? – спросил он, выдержав паузу.
– Нет. На руках у санитаров. Они выезжают с транспортом в районы боевых действий – им положены автоматы. Но можно заменить пистолетами. Они даже обрадуются – все-таки полегче.
– Что ж, доставьте им радость – солдатам ее так мало перепадает на войне. Но не сейчас, позднее, я скажу. Сейчас нам нужнее документы.
– С документами проще. Бланки, печать – все у меня в сейфе.
Они условились, что сегодня же подполковник передаст Бела-бачи два офицерских удостоверения личности и различные справки из госпиталя.
– На чье имя?
– Не заполняйте. Только подпишите и поставьте печать.
Я понял: мы с капитаном Комочиным будем с документами!
Договорились вроде бы обо всем. Подполковник снова стал натягивать перчатки. Медленно, тщательно, приглаживая каждый палец. Нетрудно было догадаться: он хочет еще что-то сказать. И вот, наконец:
– Я был в России в сорок втором. На Дону. Под Воронежем.
– Ага! – неопределенно произнес Бела-бачи.
– Я видел, что там творилось.
– Вот как!
– Меня это очень беспокоит.
– Теперь?
– Да.
– А тогда?
– Конечно же, и тогда! Я культурный человек, я кончил университет в Вене. А это… Варварство! Настоящее варварство… И вот я боюсь… Боюсь, что русские…
Он замялся.
– Будут мстить? – тотчас же подсказал Бела-бачи.
– Да… Поймите меня правильно. Я одинокий человек. У меня нет семьи, все мое имущество здесь, в военном госпитале. Два мундира, один штатский костюм, несколько смен белья, чемодан с набором хирургических инструментов. Я за себя не боюсь, мой дом не разрушат. Хотя бы потому, что у меня его нет. Но наша Венгрия. Наш общий дом. Если они будут мстить, мы пропали. Даже если только по принципу дом за дом, дерево за дерево, человека за человека… Нам не вынести…
– А Россия?
– Не все же в этом повинны! Я не тронул ни одного дерева, ни одного русского… Вы! Они! – Он показал на нас с Комочиным. – Вы венгры, господа, я венгр, у нас одна родина, и я боюсь за нее. Боюсь за Венгрию.