– Вот и все. Теперь ты мой гость, русский. Сейчас поставлю кофе.
– Не надо.
– Как хочешь… Все равно суррогат. – Она забралась с ногами на кушетку, скинула туфли. – Я посижу так. Ноги гудят. А ты оставайся на стуле.
– Хорошо.
– Расскажи что-нибудь.
– О чем?
– О России… О своей жене.
– У меня нет жены.
– Все сейчас так говорят.
– Нет, правда, спроси у капитана.
– Он капитан?
Я прикусил язык.
– Ты забавный тип. Краснеешь, как маленький. Ну, сказал бы, что у него прозвище такое.
Она улыбалась. Я придвинул стул к кушетке. Аги моментально вскочила.
– Нет, нет! Сиди, где сидел!
Я отодвинул стул. Она снова уселась на кушетку, настороженно наблюдая за мной.
– Ну рассказывай.
– Ты лучше спрашивай, а я буду отвечать.
– Вот представь себе, что я приехала к тебе в гости, в твою Сибирь. Куда ты бы меня повел? Ну, куда у вас парни ходят с девушками?
– Кто как… В загс, например.
– Сакс? – повторила она. – Что это?
– Как тебе сказать… Кино такое.
Она фыркнула.
– Тоже нашел, что показывать! У нас своих полно.
– Но это особое кино.
– О, я знаю! – воскликнула она. – Дневное, да? Я недавно читала в газете.
– Слушай, Аги, – набрался я храбрости. – Научи меня танцевать.
– Хитрый! – она погрозила пальцем.
– Нет, в самом деле. Я соврал тогда, что разучился. Я совсем не умею.
– Ты мне все врешь.
– Нет, честное слово, нет!
В это время электрическая лампочка начала медленно гаснуть. Нить в ней сделалась сначала золотой, потом розовой, потом красной, потом вишневой. В комнате стало темно. Я едва различал лицо Аги, хотя она сидела в двух метрах от меня.
– Опять там что-то на станции, – тихо произнесла Аги. – Последнее время очень часто.
Рука ее белела совсем рядом, на краю кушетки. Я подался вперед, не подвигая стула, и осторожно коснулся ладонью ее пальцев. Они были мягкие и теплые.
– Это нахальство! – пальцы в моей ладони дрогнули. – Если ты только посмеешь…
– Нет, Аги, нет!
Я хотел, чтобы она поняла меня. Больше ничего мне не надо. Только держать ее руку в своей. Мне было так спокойно, так хорошо. Лишь почему-то бешено билась кровь в висках и вдруг пересохло во рту. Губы шуршали, словно бумажные.
Она не оставила руки. Не вырвала, не выхватила грубо, а потихоньку освободила.
– Не надо, русский.
Голос ее прозвучал приглушенно, просяще, даже жалобно. У меня сжалось сердце. Я убрал руку с кушетки и откинулся на спинку стула.
Она встала, нащупала ногой туфли.
– Все! Пора спать! – голос ее снова был решительным и безапелляционным. – Ты ляжешь здесь, я там.
– Может, лучше…
– Я сама знаю, что лучше.
Она приподняла сиденье кушетки, кинула на стул одеяло, простыню.