Я твердо верил в свой документ – и в свое счастье.
– Где контузило? – жандарм поднял на меня пытливые, чуть косящие глаза.
– На фронте, – ответил я, не отводя взгляда.
Он вернул мне бумагу.
– Здоровый бык, стыдно околачиваться в тылу, когда там решается судьба нации.
– Не я один, господин жандарм, – я дерзко улыбался.
– Идите! – он поправил винтовку на плече.
– Слушаюсь…
Я прошел мост, свернул вслед за Бела-бачи в улицу налево. Шел и улыбался, довольный собой. Может, со стороны глядя и нетрудно обвинить меня в неосторожности, но я поступил правильно, совершенно правильно. С такими людьми чем наглее, тем вернее – это я знал еще с партизанских времен.
Улица становилась все беднее и невзрачнее. Давно кончился асфальтовый тротуар. Каблуки моих солдатских ботинок, обитые железными ободками, громко стучали по твердокаменным затылкам булыжников. По наезженной колее, разбрызгивая во все стороны жидкую грязь, с тоскливым воем тяжело тащились военные машины.
Низкорослые одноэтажные дома, облупившиеся, давно не крашенные, с мрачной стыдливостью прятались за унылыми спинами серых заборов. С деревьев, уже наполовину облетевших, ветер срывал неживые желтые листья и остервенело гонял вдоль улицы.
Я посмотрел номер ближайшего дома – он был набит на воротах. Сорок два. Уже близко.
Бела-бачи поджидал меня на углу.
– Эй, гонвед, спички есть? – спросил он громко, – по другой стороне улицы шли несколько мужчин. Потом добавил, чуть слышно: – Проходи, я посмотрю, что сзади.
– Не курю, – тоже громко сказал я, не останавливаясь.
Вот тридцать второй дом. Следующий, значит. С опущенными жалюзи на окнах.
Нет! Этот двадцать восьмой… А тот был тридцать второй. Что за чертовщина!
Я все-таки открыл калитку. Зашел во двор. Бела-бачи за мной. Значит, правильно.
Во дворе, в глубине, за деревьями, дощатая постройка. Здесь? Да, возле двери набит номер. Подошел ближе. Тридцатый. Но дом явно нежилой. Скорее, сарай. Одно оконце, да и то запыленное, в паутине.
– Не здесь?
Бела-бачи отрицательно покачал головой и двинулся мимо постройки в глубь сада.
Впрочем, на поверку сад оказался вовсе не садом, а началом самой настоящей дубовой рощи. Мы шли по едва заметной тропинке, протоптанной вдоль берега речушки, которая вся заросла травой и тиной; вода почти не двигалась. Здесь было тихо, ветер разбивался о могучие стволы дубов. Даже шагов наших не было слышно. Ноги утопали в прелых листьях.
Метров через триста тропка отошла от речушки и неожиданно вывела нас к небольшому дому. Деревянный и неокрашенный, он сливался с окружавшими его деревьями.