— Его-то я узнаю, — обиделся толстый директор, — просто он стал каким-то другим, — пояснил он.
— И чем же это он так изменился? — спросил Джефф Дармер.
— У него какой-то свет в глазах появился, — пояснил толстый директор.
Эйб Робинсон и Джефф Дармер остались очень довольны этим пояснением.
Родители Доры Мартин тоже кое-что сказали Доре Мартин.
— Не надо было ему разрешать сниматься в фильме, да и вообще связываться с киностудией, — сказали родители Доре.
— Откуда же я могла знать, что это произведет на него такое впечатление? — расстраивалась Дора Мартин.
— Тебе нужно было это предвидеть, — сказали умные родители безутешной Доре, — кино — это целый мир, который отличается от реального мира тем, что он гораздо интереснее, притягательнее и увлекательнее, чем наш обыкновенный реальный мир.
— Но я не думала, что он тоже это заметит, — сказала Дора Мартин.
— Этот мир трудно не заметить, — сказали Доре Мартин ее умные родители.
И Дора Мартин уселась в мягкое домашнее кресло, чтобы все обдумать, оценить и переосмыслить. Толстой Доре Мартин надо было что-то немедленно предпринять, чтоб ее ненаглядный Алекс Мартин вновь перестал замечать, что жизнь прекрасна и удивительна, единственна и неповторима.
И что в этой жизни еще очень много нужно успеть предпринять, совершить и натворить. И что эта жизнь не ограничивается перекрестками, светофорами, строгими правилами уличного движения, непременным горячим ужином и программой телепередач.
Алекс Мартин всегда был собранным и обычным. Под конец лета он тоже стал каким-то несобранным и необычным. И это замечала и вся съемочная группа, и весь технический персонал.
— А ведь в нем действительно что-то есть, — сказал как-то Эйбу Робинсону и Джеффу Дармеру Дон Тернер.
Эйб Робинсон и Джефф Дармер даже не нашлись сразу, что сказать на такую похвалу. Они просто гордо посмотрели друг на друга.
— Ну конечно, игры мысли у него в глазах так и не появилось, — сказал Дон Тернер, — но что-то в них определенно появилось.
Эйб Робинсон и Джефф Дармер вздохнули: Дон Тернер редко когда доходил в своих похвалах до логического конца. Но для начала им было достаточно и этого.
Несколько ночей подряд снимались последние сцены фильма. В одной из этих сцен простой садовник шикарного особняка вставал ночью с кровати, обуреваемый какими-то неясными и противоречивыми чувствами, выходил на улицу, подходил к своей простенькой машине, садился в нее и заводил мотор.
Той же ночью главная героиня фильма просыпалась в своей постели в холодном поту, тоже обуреваемая чем-то неясным и необъяснимым. Она накидывала на себя платье и подходила к окну своей комнаты на втором этаже шикарного особняка. И за тонкими ветвями деревьев роскошного сада она видела красные огоньки задних фар его машины.